Начало и конец светской жизни. Что значит «быть светским человеком» и что такое «светская жизнь»
В любом глянцевом журнале и во многих газетах есть страницы или колонки светской хроники. Так называемая «светская жизнь» интересна читателю, и поэтому о ней пишут. При этом чаще всего ни читатели, ни ведущие светских колонок не вполне понимают, что такое на самом деле «светская жизнь», почему она так называется и откуда вообще она взялась. Об этом и поговорим.
Dolce Vita
Итак, людям интересна «Светская хроника». Люди хотят знать подробности, хотят видеть, как живут представители «высшего общества». Как они проводят время, как веселятся, как одеваются, общаются etc. Для чего это людям? Чтобы иметь возможность подражать тем, кого они считают более удачливыми, богатыми и красивыми. Все это, казалось бы, просто. Спрос рождает предложение, и появляется светский хроникер. Фигура знаковая и значимая, своего рода проводник между простыми людьми и людьми светскими. Медиум, ретранслятор. Однако в то же время – фигура весьма противоречивая.
Быть светским хроникером – занятие не из лучших. Прямо даже скажем, занятие презренное, не достойное дельного человека, подходящее более всего кому-то не очень состоявшемуся – вроде героя классического фильма Федерико Феллини «Сладкая жизнь». Вот он, типичный светский хроникер: его зовут Марчелло, человек он несчастный в сущности, но удачливый в частностях, и очень нравится женщинам. Он стильный и талантливый по форме, но бездарный и пустой по содержанию, у него большие писательские амбиции, но он не способен написать ничего, кроме до пары абзацев раздутых сплетен – о жизни кинозвезд и праздных, красиво отживающих свой век аристократов. Он любим многими, но по-настоящему светские люди, представители высшего общества относятся к нему с пренебрежением. Он и вершитель судеб, способный в одночасье сделать любого – знаменитым, и одновременно он тот, кого обвиняют в незаконном вмешательстве в частную жизнь и поэтому преследуют.
Строго говоря, в сегодняшней журналистике есть два вида светской хроники. Если журналист работает в бульварном, таблоидным издании, он собирает информацию о том, кто из знаменитостей, когда и по какому поводу сходил в ресторан, прошелся под руку с неизвестной дамой, съездил в Арабские Эмираты, а то и вовсе учудил нечто столь скандальное, что от одного упоминания об этом тиражи издания неизбежно бьют все возможные рекорды. Это как раз вариант Марчелло.
Второй вид – это глянцевая светская хроника. Корреспондентам глянцевых журналов, как правило, интересна более благообразная информация, связанная, например, со стилем жизни, модой и т.д. В крайнем случае – что-нибудь ироничное и остроумное на тему какой-нибудь презентации. Часто в глянце просто ограничиваются фотографиями красиво одетых и приятно улыбающихся уважаемых людей на каком-нибудь рауте.
При этом у таблоидов и глянца есть одна общая точка: вся эта «светская жизнь», о которой там пишут, имеет очень малое отношение к тому, что такое на самом деле «жизнь света» в исходном значении этого слова. Кстати, в этом отношении Марчелло из «Сладкой жизни» был, конечно, ближе к настоящей светской жизни, чем современные «профессионалы и любители вечеринок», ибо он часто имел дело с настоящей аристократией. Ведь именно в аристократической среде возникло понятие «Свет», от которого впоследствии произошла мифологема «светская жизнь».
Да будет Свет
В 1701 году Петр I особым Указом повелел дворянам носить немецкое платье, основал первую в России газету «Ведомости», а в 1718 году ввел регулярные ассамблеи: вольные собрания, открывавшиеся по вечерам в знатных домах по установленному порядку. В этих собраниях участвовали дворяне, люди высших чинов, знатные купцы и мастера. Историк Ключевский так писал об этих вечерах: «Ассамблея – и биржа, и клуб, и приятельский журфикс, и танцевальный вечер. Никаких церемоний, ни встреч, ни проводов, ни потчеваний; всякий приходил, пил, ел, что поставил на стол хозяин, и уходил по усмотрению. За нарушение правил штраф – осушить орла, большой кубок крепкого вина с изображением государственного герба, чтобы стать предметом общего веселого смеха». Петр тоже был непременным участником этих ассамблей. Больше всего ему нравилось спаивать до свинского состояния дам, а потом от души потешаться над ними. Словом, на первых светских вечерах в России царила атмосфера, очень далекая от того, какие формы светская жизнь тогда имела в Европе. Эти формы российский свет перенял позже – тогда, когда стал, собственно, светом. А именно – когда российское дворянство окончательно сделалось свободным (читай – перестало находиться в положении холопов, которых могли в любой момент высечь или запытать до смерти)… Запомним это: светский человек по определению человек свободный – в самом широком смысле слова. Это одно из главных отличий светского человека от обыкновенного. И во многом именно это отличие провоцирует у несвободного простолюдина интерес к светской жизни.
В 1717 году по распоряжению Петра в России перевели с немецкого и издали книжку «Юности честное зерцало, или Показание к житейскому обхождению», в которой был дан первый, пока еще очень примитивный свод правил поведения для всех приличных людей того времени. Особо выделены этом руководстве были такие качества, как приветливость, смирение и учтивость. Чтобы стать придворным (читай «светским») человеком, Шляхтич (он же – дворянин) должен был владеть языками, конной ездой, танцевальным искусством, фехтованием, искусством красноречия, умением вести «добрый разговор». А кроме того: «…в сапогах не танцевать, в обществе в круг не плевать, а на сторону, в комнате или Церкви в платок громко не сморкаться и не чихать, перстом носа не чистить, губ рукой не вытирать, за столом на стол не опираться, руками по столу не колобродить, ногами не мотать, перстов не облизывать, костей не грызть, ножом зубов не чистить, головы не чесать, над пищей, как свинья, не чавкать, не проглотя куска, не говорить».
Процесс возвышения дворянского сословия был сложным и шел на протяжении всего XVIII века. Только к 1785 г., при Екатерине II дворянин получил исключительные личные права, широкое право сословного самоуправления и сильное влияние на местное управление. Примерно в это же время окончательно сформировалась мораль с ее ставшими в XIX веке основополагающими этическими категориями, такими как личная честь и достоинство (дуэльный кодекс). Именно во второй половине XVIII века возникла русская аристократия, тот самый Высший Свет, который в дальнейшем стал причиной появления светской жизни.
В санкт-петербургских и московских гостиных возникли уже бывшие традиционными для Европы, но новые для России светские типажи вроде французского petit maitre (петиметр, то есть – светский щеголь), а позже, уже в начале XIX века – английского dandy. Появились великосветские салоны (точные кальки с салонов парижских) и их держательницы – светские львицы и «кокетки записные». Стали практиковать званые вечера, обеды и ужины, балы, ритуалы визитов и ответных визитов. Словом наметились все те явления, которых описания и отражения мы находим в Великой русской литературе XIX века – от Пушкина до Л.Н. Толстого.
Avoir du monde*
Понятие «свет», «высший свет» происходит от праславянского и индо-европейского корня «свет». Этот корень обозначал не только «свет как светлое время суток», но и вообще «мир, совокупность людей». То же самое можно утверждать и насчет французского слова «monde», которое означает «мир, свет». Изначально светское было противопоставлено духовному, церковному, во Франции светскими называли людей благородного происхождения: придворных, царедворцев.
Одним из первых, кто стал в России писать о жизни света, был Пушкин. В «Евгении Онегине» дан срез уже вполне укоренившихся в среде российского дворянства представлений о том, кто вообще таков светский человек, что такое свет, как нужно вести себя в свете и так далее. Эти представления Пушкин, как и многие другие образованные люди того времени, черпал из европейских источников. К примеру, из романа английского писателя Э́дварда Бу́львер-Ли́ттона «Пелэм, или Приключения джентльмена». Этот текст можно считать своего рода светской энциклопедией – емкие и четкие определения света и основных сопутствующих ему понятий разбросаны по всему роману. Например, мать главного героя романа в письме к сыну четко определяет, чем отличается человек высшего света от простолюдина: «Я часто спрашивала себя, что думают о нас люди, не принадлежащие к обществу, поскольку в своих повестях они всегда стараются изобразить нас совершенно иными, нежели они сами. Я сильно опасаюсь, что мы во всем совершенно похожи на них, с той лишь разницей, что мы держимся проще и естественней. Ведь чем выше положение человека, тем он менее претенциозен, потому что претенциозность тут ни к чему. Вот основная причина того, что у нас манеры лучше, чем у этих людей; у нас – они более естественны, потому что мы никому не подражаем; у них – искусственны, потому что они силятся подражать нам; а все то, что явно заимствовано, становится вульгарным.
Самобытная вычурность иногда бывает хорошего тона; подражательная – всегда дурного». Здесь вводится ключевое понятие, необходимое для более точной самоидентификации света. Понятие «вульгарного». Свет находит себя не только в противопоставлении церковного и светского, но и в противостоянии «светского и вульгарного». Понятие vulgar встречаем и в «Евгении Онегине» («…Люблю я очень это слово, но не могу перевести; оно у нас покамест ново»), а его четкое определение – в еще одном источнике, на который, очевидно, ориентировался Пушкин – в «Письмах к сыну» лорда Честерфилда: «Если мысли человека, поступки его и слова отмечены печатью вульгарности и заурядности, то это означает, что он дурно воспитан и привык бывать в дурном обществе… Существует необычайно много разных видов вульгарности… Человек вульгарный придирчив и ревнив, он выходит из себя по пустякам, которым придает слишком много значения. Ему кажется, что его третируют, о чем бы люди ни разговаривали, он убежден, что разговор идет непременно о нем; если присутствующие над чем-то смеются, он уверен, что они смеются над ним; он сердится, негодует, дерзит и попадает в неловкое положение, выказывая то, что в его глазах является истинной решительностью, и утверждая собственное достоинство. Человек светский никогда не станет думать, что он – единственный или главный предмет внимания окружающих, что все только и делают, что думают и говорят о нем; ему никогда не придет в голову, что им пренебрегают или смеются над ним, если он этого не заслужил… Будучи выше всех мелочей, он никогда не принимает их близко к сердцу и не приходит из-за них в ярость, если где-нибудь и сталкивается с ними, то готов скорее уступить, чем из-за них пререкаться».
Обобщая, можно сказать так: вульгарный человек – это тот, кто ведет себя неестественно, скован и очень мнителен, то есть в широком смысле попросту не свободен…
Вообще «Письма к сыну» лорда Честерфилда – это одно из тех произведений мировой литературы, которые не просто зафиксировали готовые правила светской жизни, но и сформировали их. Это были совершенно настоящие письма, автор и не думал их издавать, писал их своему сыну, который был бастардом и воспитывался поэтому вдали от отца. Желая сыну блестящего светского будущего, отец слал ему наставления, которые после смерти лорда были изданы вдовой его сына и получили широкий резонанс в обществе – на них воспитывалось не одно поколение английских аристократов конца XVIII века.
Посмотрим, как лорд Честерфилд в одном из этих писем определял светского человека вообще (середина XVIII века): «Avoir du monde – по-моему, очень верное и удачное выражение, означающее: уметь обратиться к людям и знать, как вести себя надлежащим образом во всяком обществе; оно очень верно подразумевает, что того, кто не обладает всеми этими качествами, нельзя признать человеком светским. Без них самые большие таланты не могут проявиться, вежливость начинает выглядеть нелепо, а свобода попросту оскорбительна. Какой-нибудь ученый отшельник, покрывшийся плесенью в своей оксфордской или кембриджской келье, будет замечательно рассуждать о природе человека, досконально исследует голову, сердце, разум, волю, страсти, чувства и ощущения и невесть еще какие категории, но все же, к несчастью, не имеет понятия о том, что такое человек, ибо не жил с людьми и не знает всего многообразия обычаев, нравов, предрассудков и вкусов, которые всегда влияют на людей и нередко определяют их поступки. Он знает человека, как знает цвета, – по призме сэра Исаака Ньютона… Человек qui a du monde знает все это на основании собственного опыта и наблюдений…»
Всему этому и учились понемногу представители российского высшего общества начала XIX века. И, в общем-то, в итоге научились…
Конец света
Светское общение происходило главным образом в салоне. Воплощением салона чаще всего была его держательница, знатная женщина. Масштаб салона менялся в зависимости от дня недели и времени дня. Женщина, которая сразу после полудня не впустит в свой дом никого, кроме ближайших друзей, с четырех до шести принимала светских знакомых десятками, а вечером частенько устраивала танцы для сотен гостей. Такие салоны показаны в произведениях Пушкина, Лермонтова, Л.Н.Толстого – так случилось, что период Золотого века русской литературы совпал с периодом, когда достигла своего апогея жизнь российского высшего света.
Однако, как это всегда бывает в истории, за апогеем начался упадок: реформы 1861 года, появление разночинцев, постепенное наступление капитализма, – все это ознаменовало неизбежную деградацию аристократии, а значит – и высшего света. Собственно, подобные процессы происходили тогда не только в России, но и в Европе. Так, например, парижским балам уже в первой половине XIX века предшествовали сложные интриги, связанные с тем, кого нужно приглашать на них: только чистокровных аристократок или еще и жен банкиров и крупных промышленников?
В светской Европе уже тогда сосуществовали разные элиты: элита старая, аристократическая и новая, завоевывающая себе право на место в свете не знатностью, а элегантностью и богатством. Одновременно эта новая неаристократическая элита рассеивала свет, расширяла границы светского пространства, вынося его из закрытого салона на символическое пространство «Бульвара». Главным критерием светскости становится роскошь, светским человеком может легко сделаться любой выскочка при условии, что потратит очень много денег. Залогом светскости становится известность, происходящая, например, из артистического таланта или даже просто умения ловко завязывать галстук и знакомства. Примерно тогда и появилась светская хроника в современном смысле этого слова.
В России институт Света был моложе и нежнее, чем во Франции, и тем стремительнее и сильнее была необратимость его разрушения и саморазрушения. Уже у Тургенева и Достоевского – скорее пародия на свет, а не подлинный свет. 1918 год окончательно довершил этот процесс. В Европе же, тем временем, он растянулся еще на долгие годы, вплоть до феллиниевской «Сладкой жизни», с которой мы начали этот экскурс и которой закончим.
Фильм «Сладкая жизнь» не может оставить равнодушной современную российскую публику не потому даже, что это шедевр, а по той причине, что в нем речь идет об обществе, переживающем «экономическое чудо» после нескольких лет нищеты – ситуация еще совсем недавно, в середине нулевых, столь знакомая, по крайней мере, столичным жителям России.
Действие фильма происходит в Риме в 1950-х годах, главный герой – светский хроникер, журналист Марчелло, завсегдатай дорогих ресторанов и прочих мест, где собираются звезды кино, банкиры и представители итальянской аристократии. Марчелло со своим приятелем фотографом Папараццо торчат там в вечном поиске сенсационных новостей. И, надо заметить, многие из «светских львов» с радостью готовы им предоставить эти новости. И вот тут-то мы и понимаем, в чем заключается отличие того света, который был Высшим, дворянским, аристократическим, салонным от света нового, разночинного, простирающегося до «Бульвара». Второй – сотрудничает с Марчелло и Папараццо (имя этого персонажа стало впоследствии нарицательным). А первый для людей, подобных Марчелло, был закрыт.
Люди света новой формации не существуют без медийного сообщения о них (без фотографии, видеосюжета, упоминания в колонках светской хроники). Более того, для такого «нового света» попадание в журнал или газету уже не просто следствие, но и один из непременных атрибутов их светскости. Они просто не считаются представителями света, если о них не пишут в газетах и их фото ни разу не появилось в глянце… Они с удовольствием позируют фотографам на светских вечеринках, они улыбаются в объективы, а иные даже готовы «дружить» с журналистами только ради того, чтобы те о них написали. Все это уже своего рода зависимость, а значит – не свобода.
Граница между старым, настоящим светом и новым светом лежит как раз там, где начинается «светская жизнь» в хроникерском, медийном понимании этого слова. По-настоящему высшее общество не стремиться попасть в фотообъектив, а наоборот – предпочитает туда не попадать. В Европе до сих пор существуют закрытые светские салоны, где решаются политические судьбы мира. И, разумеется, фотографов и журналистов не допускают в такие места. Ведь как только появляется фотовспышка – исчезает свет.
* Avoir du monde (франц.) – быть светским человеком.
Источник
