Девяносто девять плачут один смеется что значит
Преступники и преступления
Законы преступного мира
Обычаи. Язык. Татуировки
Мы перешагнули черту, за которой начинается криминальный беспредел. Сегодня многие поют дифирамбы прошлому, где даже уголовный мир был «лучше, благороднее». Уголовники старой закваски с ужасом наблюдают за рождением новой криминальной империи, которая не приемлет старых блатных традиций и понятий. Блатной мир, который создавался потом и кровью в течение века, рассыпался за последнее десятилетие. Нынешний криминал даже не поменял окраску. Он изменился практически полностью. Старая уголовная элита, разбитая туберкулезом и язвами, доживает свой век на особом и крытом режимах. Их достойной смене тяжело конкурировать с новой криминальной формацией — бандитами (их воры прозвали отмороженными и спортсменами): автомат уравнял их.
Блатной мир постепенно отходит в небытие. Он еще сохраняет власть в тюремно-лагерной системе, но на свободе чувствует себя рыбой, выброшенной на сушу. Вышедшие после многолетней отсидки воры в законе первыми ощутили ветер перемен. В нынешнем криминальном мире сидеть вдруг оказалось не престижно. Воровскую корону можно купить за деньги, на смену блатной фене пришел сленг «новых русских», а у руля преступности стали совсем другие люди, брезгливо отвернувшиеся от профессиональных уголовников. Понятия лагерного и криминального авторитета разделились. Чтобы устранить кого-нибудь из них, не обязательно созывать воровскую сходку: достаточно заплатить ликвидатору. Сегодня внутри преступного клана идет борьба между блатными и спортсменами. Ни одна из сторон не собирается сдавать своих позиций, потому что и те, и другие не имеют другой специальности, кроме воровства и душегубства. Иногда наступает перемирие: организованная преступность не терпит анархии. Как и всякая структура, она стремится к порядку в своих рядах. Кровавые междоусобицы им не выгодны экономически. Любая война — это, прежде всего, расходы. Когда идет волна отстрелов, становится понятным, что отношения выясняют уже не отдельные фирмы, а их «крыши».
Блатной мир имеет вековую историю, свою субкультуру — язык, изобразительное искусство, законы, титулы, традиции. Всему этому он обязан каторге и ГУЛАГу, которые выпестовали из огромной армии дешевой рабсилы генералов, управляющих ею изнутри.
Пенитенциарная иерархия начала зарождаться в конце прошлого века. Укрепление сыскной и тюремной структур в царской России вынудило уголовный клан, разбитый на отдельные шайки, банды, малины, объединиться. Он выработал инструменты зашиты: свой язык, нательную символику, способы тайной связи. Зона в то время была представлена тюрьмами и каторгой — прародителями Главного управления лагерей. У истоков лагерной иерархии стояли профессиональные преступники-рецидивисты.
К началу XX века в местах лишения свободы уже существовали четыре когорты из числа рецидивистов: «шпана» (или «шпанка»), «храпы», «иваны» и «игроки». К «шпанке» относилась низшая прослойка осужденных, не имевшая авторитета и прислуживавшая преступной элите. «Храпы» держали нейтралитет, сторонились любых конфликтов, но в то же время могли их спровоцировать, чтобы поиметь из ссор свою выгоду. «Иваны» состояли из разбойников, грабителей, хулиганов, которые шли к власти с кулаками.
И, наконец, «игроки» — самая образованная и уважаемая каста. В нее входили уголовники, промышляющие в игорных домах и клубах. Большинство из них были карточными шулерами.
Элита не обладала полной властью на каторге и не могла стать вершителем человеческих судеб. Некоторое давление на администрацию оказывали лишь «игроки», благодаря интеллекту и традициям. Внутри своей касты «игроки» соблюдали жесткую дисциплину, имели личную охрану из числа «иванов» и держали на каторге общую денежную кассу. Тем не менее, последнее слово в зоне оставалось за плац-майорами. Для реальной власти не хватало инструмента, который позволил бы шантажировать администрацию исправительных структур. Такой инструмент у рецидивистов появился лишь с возникновением ГУЛАГа…
Уголовная жизнь и лагерные будни в общественном сознании до недавнего времени были пронизаны романтизмом и сентиментальностью. Это заметно по блатным песням, литературе, татуировкам. Ни в одной стране мира профессиональные уголовники не были настолько привлекательны для общества, как в СССР. Возможно, это объяснялось внутренним протестом против коммунистической диктатуры. Огромная масса политзаключенных, брошенная волной репрессий в лагеря, поневоле впитала блатной дух и вместе с амнистией вынесла его наружу.
Нынешний криминальный мир полностью лишен романтизма, эмоционально выхолощен; он холоден, жесток и беспощаден. Он бьет ниже пояса, он привык вначале стрелять, а затем думать. Его не волнуют случайные жертвы.
Эта книга — не ода уходящим блатарям, таким понятным и социально близким. Преступность всегда останется преступностью, она не делится на хорошую и плохую. Блатной мир противоречив. В нем благородство соседствует с подлостью, щедрость — с равнодушием, честь — с бесчестьем. Но общество имеет тот уголовный мир, который оно породило и который заслуживает, мир этот — зеркало нашей жизни.
Написанию книги предшествовали споры: стоит ли ворошить грязное белье, заниматься всеобучем, публикуя татуировки и словарь блатного жаргона?
Но ведь нельзя понять преступный мир, полностью отгородившись от него. Понять, чтобы защититься. Уж слишком долго мы убеждали себя в своем социальном здоровье, закрывали глаза на грязь и ложь, в том числе и на преступность. Мы жили по Зощенко: воровство у нас есть, но его как-то меньше.
Не пора ли взглянуть в зеркало общества и прекратить жить в королевстве кривых зеркал?
Когда появились воры в законе, никто точно сказать не может. Также сложно проследить, откуда взялось это словосочетание. На этот счет имеется несколько версий. По самой стойкой из них, такое звание носит преступник, принятый в воровской тайный орден и соблюдающий все его законы. Воры в законе — не только элита криминального мира, это его лидеры. Они полностью отвечают за порядок в тюрьмах и колониях, формируют новые преступные кадры, выступают в роли третейских судей и во многих случаях даже распоряжаются жизнью обычных зэков.
Большинство криминалистов и криминологов считает, что воры в законе появились в начале тридцатых годов. По крайней мере, до Октябрьской революции и в первый десяток лет после нее это понятие нигде не появлялось. Предводители блатного клана родились в эпоху наибольшего подъема тюремно-лагерного искусства молодого СССР. Ничто с такой быстротой и охотой не создавалось, как Главное управление лагерей, возведенное, прежде всего, из экономических соображений. Бесплатная рабсила, помноженная на многомиллионную массу, осваивала рудники, строила каналы, магистрали и города. При управлении лагерей существовали ученые, изучавшие физиологию человека, чтобы до минимума сократить продовольственные и прочие расходы на могучую армию зэков, растянувшуюся по всей территории Советского Союза.
Длительные сроки заключения превращали тюрьмы и лагеря в дом родной, требовавший порядка или, хотя бы, его подобия. Огромная пронумерованная армия нуждалась в своих генералах, в рычагах внутреннего управления. Появление лидеров приветствовали все: и администрация лагерей, и сами зэки, особенно политические, страдавшие от уголовной братии. Неформальными надзирателями становились воры в законе, вышедшие из жиганов и урок. И те и другие относились к элите блатного мира.
Источник
Текст книги «Раковый корпус»
Автор книги: Александр Солженицын
Русская классическая проза
Текущая страница: 41 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]
…Хан-Тау. – Посёлок и железнодорожная станция у подножия хребта Айтау на линии Чу – Сарышаган, в 311 км к северо-востоку от Джамбула (теперь – Тараз).
– От той мне тридцать километров добираться, а от другой семьдесят Хорошо, давайте до станции Чу. – Станция Чу – узел железнодорожных линий (на Алма-Ату, Джамбул, Моинты) при одноимённом посёлке (с 1960 г. – город), расположенном на левом берегу реки Чу, в 245 км к северо-востоку от Джамбула. От станции Чу до Кок-Терека как раз 70 км просёлком, от станции Хан-Тау – 35 [226] 226
Отношения сердец. С. 149, 151.
…когда будут пустой их состав подавать, уже надо будет заметить вагон и бежать к нему, захватывать очередь. – У Костоглотова самый дешёвый билет – в общий вагон. А билеты в общие вагоны, в отличие от плацкартных и купейных, продавались без указания места.
…уже после договора с Риббентропом, но ещё до речи Молотова и до указа о мобилизации девятнадцатилетних. – Договор о ненападении между Советским Союзом и Германией был подписан в Москве председателем Совнаркома, наркомом иностранных дел СССР В. М. Молотовым и министром иностранных дел Третьего рейха Иоахимом фон Риббентропом в ночь с 23 на 24 августа 1939 г. и напечатан в центральных газетах 24 августа.
С сообщением «О ратификации советско-германского договора о ненападении» Молотов выступил на внеочередной четвёртой сессии Верховного Совета СССР вечером 31 августа. «Советско-германский договор о ненападении, – сказал он, – означает поворот в развитии Европы, поворот в сторону улучшения отношений между двумя самыми большими государствами Европы. Этот договор не только даёт нам устранение угрозы войны с Германией, суживает поле возможных военных столкновений в Европе и служит, таким образом, делу всеобщего мира, – он должен обеспечить нам новые возможности роста сил, укрепление наших позиций, дальнейший рост влияния Советского Союза на международное развитие» [227] 227
«Правда». 1 сентября 1939.
Закон о всеобщей воинской обязанности, утвердивший в качестве призывного возраста не только девятнадцать, но и неполных восемнадцать лет, был принят на той же сессии на следующий день, 1 сентября 1939 г. См. об этом 2-е примечание к с. 27.
Они с другом в то лето спускались по Волге на лодке, в Сталинграде лодку продали, и надо было на поезд – возвращаться к занятиям. – О предвоенном лодочном путешествии двух друзей по Волге мимо Жигулей рассказывает А. С. в автобиографической поэме «Дороженька» (1947–1953), в главе «Мальчики с луны» [228] 228
Александр Солженицын.Протеревши глазА. С. 8–18.
…этот долгий перрон под навесом напоминал что-то южное из детских лет – может быть, Минеральные Воды. – Минеральные Воды – город в Ставропольском крае, в предгорьях Большого Кавказа, и железнодорожный узел, примерно в 60 км от Кисловодска, родного города А. С.
…Олег донесся до своего вагона и стал примерно двадцатым. Ну, к ставшим ещё подбегали свои, ну пусть будет тридцатым. Второй полки не будет А багажной должно бы хватить. – В общем вагоне 27 нижних полок, на которых обычно только сидят, столько же вторых, верхних, и столько же третьих, багажных.
…сразу узнал полуцвета… – Полуцвет (лаг.) – косящий под блатного, однако блатным не являющийся.
Где девяносто девять плачут, один смеётся. – Ходовая лагерная пословица.
Поезд шёл – и сапоги Костоглотова, как мёртвые, побалтывались над проходом носками вниз. – В первом полном издании «Ракового корпуса» (Frankfurt/Main: Посев, 1968) после этой фразы следовали ещё два абзаца:
«Злой человек насыпал табаку в глаза макаке-резус.
– Просто – так…» [229] 229
Ч. 2. С. 255.
Источник
Девяносто девять плачут один смеется что значит
Ирина Шумилова запись закреплена
Я очень люблю читать переводы одного и того же стихотворения, сделанные разными Поэтами. Особенно, если стихотворный первоисточник несёт в себе глубокое нравственное содержание. Всегда интересно, как «услышат», переосмыслят и передадут этот нравственный посыл поэты-переводчики. Стихи, прочитанные в разных переводах, становятся многогранне, объёмнее, начинают «блестеть как бриллианты». Эх, не хватает, конечно, знания языков — для того, чтобы прочитать стихи в их первозданном виде!
Стихотворение Редьярда КИПЛИНГА, о котором сегодня пойдет речь, как будто связано невидимой нитью с другими его стихами, которые в переводе С.Маршака называются «Если», а в переводе М.Лозинского — «Заповедь». Это стихотворение, переведенное двуми прекрасными поэтами — переводчиками, мы с вами уже читали когда-то.
https://vk.com/wall169407365?q=киплинг&w=wall1694..
Сегодня я хочу предложить вам прочесть несколько разных переводов стихотворения Киплинга, которое в оригинале называется «The Thousandth Man» — дословно «тысячный человек». Для благозвучности и бОльшей поэтичности в русском варианте оно чаще называется «Один из тысячи». Именно под таким названием существуют большинство переводов этого стихотворения, а вот Григорий Кружков свой перевод назвал — «Сотый», чуть смягчая этим горечь понимания и «сужая радиус поисков», но общий смысл стихов — вовсе не меняя.
ОДИН ИЗ ТЫСЯЧИ.
Из тысячи равных — сказал Соломон,
Один тебе ближе, чем брат.
Чтоб раньше других нашелся он,
Полжизни не жалко отдать!
Девятьсот девяносто девять рук
Голосуют, как масса велит,
Но только тысячный встанет, как друг,
Держать пред тобою щит!
Мольбами и клятвами нам не создать
Кумира для всей оравы.
Девятьсот девяносто девять — бежать
Могут за силой и славой,
Но, если найдешь его как-нибудь,
Не важно, когда или где,
То тысячный сможет и плыть, и тонуть
С тобою в любой воде!
Ты можешь ему кошелек открыть,
А он тебе свой отдать,
А дебет с кредитом быстро сложить,
Когда пойдете гулять!
Девятьсот девяносто девять успех
В наживе считают искусством.
Но, тысячный, все же, стоит их всех,
Свои не скрывая чувства!
Право неправдой не победить
В сезон или не в сезон.
Встать, и спиною его заслонить —
Единственный твой резон!
Девятьсот девяносто девять — ждать
Не могут — и смех, и грех,
С тобой только тысячный сможет встать
На эшафот — против всех!
Перевод: Блаженнов В.В.
ОДИН ИЗ ТЫСЯЧИ.
Только один из тысячи, говорит Соломон,
Станет тебе ближе брата и дома,
Стоит искать его до скончания времен,
Чтобы он не достался другому.
Девятьсот девяносто девять других
Увидят в тебе то, что видит весь свет.
А Тысячный не откажет в объятиях своих,
Даже когда целый мир говорит тебе «нет».
Он с тобой, если прав ты и если не прав.
Надо или не надо,
Встанет на защиту у всех на глазах,
Только чтоб ты не падал!
Девятьсот девяносто девять бросят тебя,
Не стерпев насмешек и злости,
А Тысячный, бесконечно любя,
Будет рядом у эшафота — и после!
ОДИН ИЗ ТЫСЯЧИ.
Лишь один человек из тысячи, как сказал Соломон однажды,
Таким, что роднее брата, стать сможет в твоей судьбе.
Полжизни искать его стоит, томясь от щемящей жажды.
О, только бы посчастливилось найти его в жизни тебе!
Девятьсот девяносто девять жужжащим подобны мухам:
Разносят нелепые сплетни, что слышатся за спиной.
Но станет один из тысячи твоим настоящим другом,
Хоть против тебя ощерится пусть даже весь шар земной.
Не думая о показухе, ты друга ищи, а не титул.
Возможно, что друг и встретится в какой-нибудь полутьме.
Девятьсот девяносто девять о тебе по внешнему виду
Судят, по репутации, по чуждому реноме.
Но если тебе удастся с тем одним побратимом встретиться,
Найдёшь его если либо тебя он в итоге найдёт,
Не будут иметь значения промахи, срывы, трения.
С тобою плыть ему рядом средь бурных и ярых вод.
Он без разговоров лишних для тебя кошелёк раскроет,
А ты ему свой протянешь, сделав навстречу шаг.
Гулять вы будете вместе, шутить и смеяться порою,
При этом совсем не думая ни о каких долгах.
Девятьсот девяносто девять для дружеских отношений
Потребовать могут золото или же серебро.
Лишь тот, кто один из тысячи, не требует подношений,
Потому что он бескорыстно дарит тебе добро.
Нередко он прав, и правда это твоя, бесспорно,
Будь она к месту, кстати или же невпопад.
Ты встань на его защиту, пусть даже речь его вздорна,
По той лишь одной причине: он ближе тебе, чем брат.
Девятьсот девяносто девять — все подвластны панике, страху,
Глумлений и смеха бояться, стыда избежать норовят.
Но Тысячный вместе с тобою способен пойти на плаху,
На виселицу и дальше — даже в кромешный ад!
Перевод: Анатолий Яни.
СОТЫЙ.
Бывает друг, сказал Соломон,
Который больше, чем брат.
Но прежде, чем встретится в жизни он,
Ты ошибёшься стократ.
Девяносто девять в твоей душе
Узрят лишь собственный грех.
И только сотый рядом с тобой
Встанет — один против всех.
Ни обольщением, ни мольбой
Друга не приобрести;
Девяносто девять пойдут за тобой,
Покуда им по пути,
Пока им светит слава твоя,
Твоя удача влечёт.
И только сотый тебя спасти
Бросится в водоворот.
И будут для друга настежь всегда
Твой кошелёк и дом,
И можно ему сказать без стыда,
О чём говорят с трудом.
Девяносто девять станут темнить,
Гадая о барыше.
И только сотый скажет, как есть,
Что у него на душе.
Вы оба знаете, как порой
Слепая верность нужна;
И друг встаёт за тебя горой,
Не спрашивая, чья вина.
Девяносто девять, заслыша гром,
В кусты сбежать норовят.
И только сотый пойдёт за тобой
На виселицу — и в ад!
Перевод: Григорий Кружков.
Источник
