Что значит времен очаковских

Содержание

Времен Очакова и покоренья Крыма
Времен очаковских и покоренья Крыма
Смотреть что такое «Времен очаковских и покоренья Крыма» в других словарях:
времен Очаковских и покоренья Крыма
Смотреть что такое «времен Очаковских и покоренья Крыма» в других словарях:
Времен Очаковских. а в чем, собственно, разница?

Времен Очакова и покоренья Крыма

ВРЕМЁН ОЧАКОВА И ПОКОРЕНЬЯ КРЫМА.

-A судьи кто? — За древностию лет
К свободной жизни их вражда непримерима.
Сужденья черпают из забытых газет
Времён Очакова и покоренья Крыма.

Эти строчки Грибоедова, памятные мне со школы, всегда меня куда-то влекли, что-то таинственное таилось в этих двух названиях, особенно, в слове Очаков. Слово Крым было мне ближе, потому что там, в Алупке, отдыхала моя мама в свои 19 лет , когда она, приехав в Биробиджан из Белоруссии, получила бесплатную путёвку на юг.
Очаков интересен своей историей.
Эту турецкую крепость взял во время русско-турецкой войны фельдмаршал Миних в 1737-м году.Через год крепость передали снова туркам. Затем Очаков осадил и взял Григорий Потёмкин. В 1855 году крепость захватили англо-французские войска, но вскоре возвратили России.
Владея Очаковом , турки из гарнизонной церкви сделали мечеть, которая стоит до сих пор. Кстати, мусульмане любят строить свои культовые сооружения на месте церквей на завоёванных территориях. Так, завоевав Константинополь , они превратили великолепную церковь Св. Софии в мечеть. Захватив Иерусалим ,они построили на Храмовой горе, на месте первого и второго храмов, мечеть Ал Акса. В захваченной Испании перестраивали церкви в мечети.
Ещё хотел я увидеть Белгород –Днестровск, бывший Аккерман. Туда меня влекли строчки Пушкина:
-“Там правил Буджаком Паша с высоких башен Аккермана”.
А также первая строчка “Старухи Изергиль” А.М.Горького:
-“Я слышал эти рассказы под Аккерманом”.
Аккерман я посетил с экскурсией из Одессы, походил по крепости, послушал рассказ экскурсовода.
С Очаковым было сложнее.

Моя мечта увидеть Очаков осуществилась, когда я попал туда на экскурсию с пионерским лагерем, где я работал баянистом. Мы купались в Днепро-Бугском лимане, ходили в музей, который расположен в мечети, ловили рыбу и варили на костре уху. Мне так понравилось ,что на следующее лето я уговорил жену и дочку туда поехать отдыхать на 10 дней. Kатер на подводных крыльях, который шёл из Одессы до Херсона с остановкой в Очакове, приходил в Очаков вечером. Нас сильно укачало, но нам повезло: сразу нашли квартиру рядом с пляжем. Хозяйка , женщина довольно потрёпанного вида , отвела нам комнату в доме ,где кроме неё жил её дядя, которому и принадлежал, фактически, дом .Он был после инсульта, правая рука — не действовала. Звали его Алик.
С едой было плохо. Первоначальная надежда на меня, как на добытчика, провалилась в первый же день.Мне удалось поймать на удочку лишь маленького пескарика, которого моя дочка запустила в банку с речной водой и повсюду носила с собой. Вообще, я резко отличаюсь от типичных жителей бассейна реки Амур отсутствием любви к рыбалке.Тем не менее, всегда меня восхищала удивительная сноровка этих людей в этом древнейшем процессе –охоте на рыбу.
Однажды ,очень давно, я сидел в поезде Хабаровск –Биробиджан, где со мной в купе общего вагона ехал на двухдневную рыбалку житель Хабаровска, как оказалось милиционер. Он выходил через два часа, на станции Ин, затем ему предстояло плыть на спрятанной в потайном месте лодке к одному ему известным рыбным местам на речке Ин. Ехал он на охоту “на тайменя”. Таймень- очень крупная рыба, мечта любого рыбака. Милиционер рассказывал об эпизодах его рыбной охоты все два часа, которые он провёл в вагоне. Я слушал его с неослабевающим интересом. Милиционер связно и интересно рассказывал , что он чувствовал тогда, когда спининг загудел в руках, когда он увидел голову тайменя ,как хитро рыбина уходила в сторону, пытаясь оборвать леску, как таймень выбивал сачок из рук, какой таймень самый хитрый из всех ,выловленных им, как он,рыбак, был глуп, когда дал какому-то из тайменей уйти. Мне кажется, если бы записать на плёнку рассказ милиционера и приписать его известному писателю, все бы поверили.
Однажды меня восхитил ещё один эпизод охоты на рыбу. Я прогуливался по набережной Амура в районе стадиона, в самом центре города Хабаровска с двумя моими соседями по комнате в общежитии муз. училища, в котором мы учились. Эти ребята были из Комсомольска –на – Амуре. Подойдя близко к воде, один из них, Валера Дук, вытащил из сумки какую-то железную штуку , развернул её. Это оказалась кустарно сделанная “мордуша”, тонкая, металлическая, продолговатая, замкнутая, мелкая сеть, с отверстием впереди, на длинной верёвке. Ребята по очереди ловко бросали мордушу подальше в реку и быстро тянули под водой назад. Почти всегда в ней оказывалась рыба. В конце месяца, отведённого на сессию, когда у них кончались финансы, рыба стала основной пищей и её было много, хватало и котёнку, которого они подобрали на улице.
Мы же в Очакове стали покупать рыбу на рынке.
Очаков ещё до войны стал военно-морской базой. Её главный опорный пункт — искусственный остров “Майский”, вооружённый дальнобойными морскими орудиями. Остров не был защищён с воздуха, немецкий воздушный десант легко его захватил в начале войны. Вернули его тоже с помощью воздушного десанта.
Я очень хотел взглянуть на остров поближе. Взяли лодку напрокат , без очереди , заплатив напрямую человеку, выдающему лодки, и мы поплыли: я, жена и семилетняя дочь. Погода была прекрасной, мы приближались к “Майскому” всё ближе и ближе. Слышали какие-то крики в мегафон, но не обращали на них внимания. Вот уже вошли в зону, где вода окрашена в зеленоватый цвет .Внезапно пограничный катер с людьми в военной форме вырос перед лодкой. Мне приказали грести к берегу . Составили протокол на нарушителей запретной зоны, обещали написать на работу в Одессу.Спасло нас то, что мы получили лодку в аренду нелегально. В случае огласки дела, человек, выдавший лодку, и руководство лодочной станции имели бы большие проблемы .В конце концов, нас мирно отпустили, порвав все составленные бумаги. Когда моя жена рассказала это моему другу из Биробиджана по имени Серго, он засмеялся и ответил:- “Мы, биробиджанцы, все такие, хотим всё увидеть и всему удивляемся”.
Алик часто беседовал со мной, но почему-то всегда звал меня Боря. Я ему сказал, что меня зовут Володя, через день он снова назвал меня Боря, и я смирился: Боря, так Боря, хорошее имя. Алик был до инсульта “сварщиком-потолочником”, как он говорил. За день до нашего отъезда он мне сказал:- “Знаешь, Боря, как я получил инсульт? Я тебе расскажу.
В воскресенье вечером ко мне заглянула моя старая подруга Taська. Мы с ней хорошо выпили и вместе заснули. Утром я встал на работу с опозданием , быстро оделся, даже не покушал, и выбежал из дома. У калитки внезапно вспомнил:
-Я же Таську не “обработал”, какой стыд! Быстро вернулся, разделся, лёг в кровать, обнял Таську, и вдруг всё остановилось и отнялось навсегда.”
В дальнейшей жизни, когда я слышал слово “Очаков”, передо мoими глазами возникал Алик, держащий правую, “чужую,” руку левой, и меня охватывала глубокая печаль.
Владимир Бердичевский. Сан — Франциско.

Источник

Времен очаковских и покоренья Крыма

Времен очаковских и покоренья Крыма
Из комедии «Горе от ума» (1824) А. С. Грибоедова (1795—1829). Слова Чацкого (действ. 2, явл. 5):
А судьи кто? — За древностию лет
К свободной жизни их вражда непримирима.
Сужденья черпают из забытых газет
Времен Очаковских и покоренья Крыма.
«Времен очаковских» — о времени, когда была осаждена и взята русскими войсками под командованием Г. А. Потемкина и А. В. Суворова турецкая крепость и город Очаков.
Иронически: о чем-то безнадежно устаревшем, относящимся к давним, незапамятным временам.

Энциклопедический словарь крылатых слов и выражений. — М.: «Локид-Пресс» . Вадим Серов . 2003 .

Смотреть что такое «Времен очаковских и покоренья Крыма» в других словарях:

времен очаковских и покоренья крыма — прил., кол во синонимов: 13 • в обед сто лет (13) • давний (30) • давнишний (25) … Словарь синонимов

времен Очаковских и покоренья Крыма — (иноск.) о давно прошедшем, позабытом, а теперь оставленном, брошенном Ср. А судьи кто: за древностию лет, К свободной жизни их вражда непримирима; Сужденье черпают из забытых газет Времен Очаковских и покоренья Крыма. Грибоедов. Горе от ума. 2,… … Большой толково-фразеологический словарь Михельсона

Времен Очаковских и покоренья Крыма — Временъ Очаковскихъ и покоренья Крыма (иноск.) о давно прошедшемъ, позабытомъ, а теперь оставленномъ, брошенномъ. Ср. А судьи кто: за древностію лѣтъ, Къ свободной жизни ихъ вражда непримирима; Сужденье черпаютъ изъ забытыхъ газетъ Временъ… … Большой толково-фразеологический словарь Михельсона (оригинальная орфография)

давний — См. былой, давнишний, прежний, старый с давних времен. Словарь русских синонимов и сходных по смыслу выражений. под. ред. Н. Абрамова, М.: Русские словари, 1999. давний былой, давнишний, давешний, старый, старинный, прежний, минувший,… … Словарь синонимов

устарелый — См … Словарь синонимов

древний — античный, классический; давний, старый, древлий, прежний, давнопрошедший, незапамятный, древлий, стародавний, старинный, давнишний, незапамятный, вековой, дедовский, прадедовский, стародедовский; многовековый, прошлый, архаичный, в обед сто лет,… … Словарь синонимов

неглиже — простое, домашнее утреннее платье Ср. Неглиже с отвагой небрежность (в одежде); смелость. Ср. Выйдет она вся в белом или в палевом неглиже. и гляди на нее хоть целый день. Лесков. Обман. 8. Ср. Извините за неглиже. Видите перед собою, так… … Большой толково-фразеологический словарь Михельсона

А судьи кто? — Из комедии «Горе от ума» (1824) А. С. Грибоедова (1795 1829). Слова Чацкого (действ. 2, явл. 5). А судьи кто? за древностию лет К свободной жизни их вражда непримирима, Сужденья черпают из забытых газет Времен очаковских и покоренья Крыма. О… … Словарь крылатых слов и выражений

в обед сто лет — давнишний, престарелый, старопрежний, старый, стародавний, давно минуть, дальний, давнопройти, времен очаковских и покоренья крыма, древний, сто лет в обед, далекий, давний Словарь русских синонимов. в обед сто лет прил., кол во синонимов: 13 • … Словарь синонимов

далекий — Дальний, отдаленный, удаленный. Прот … Словарь синонимов

Источник

времен Очаковских и покоренья Крыма

Русская мысль и речь. Свое и чужое. Опыт русской фразеологии. Сборник образных слов и иносказаний. Т.Т. 1—2. Ходячие и меткие слова. Сборник русских и иностранных цитат, пословиц, поговорок, пословичных выражений и отдельных слов. СПб., тип. Ак. наук. . М. И. Михельсон . 1896—1912 .

Смотреть что такое «времен Очаковских и покоренья Крыма» в других словарях:

Времен очаковских и покоренья Крыма — Из комедии «Горе от ума» (1824) А. С. Грибоедова (1795 1829). Слова Чацкого (действ. 2, явл. 5): А судьи кто? За древностию лет К свободной жизни их вражда непримирима. Сужденья черпают из забытых газет Времен Очаковских и покоренья Крыма.… … Словарь крылатых слов и выражений

устарелый — См … Словарь синонимов

далекий — Дальний, отдаленный, удаленный. Прот … Словарь синонимов

Источник

Времен Очаковских. а в чем, собственно, разница?

Времен Очаковских. а в чем, собственно, разница?

Определенный вопрос перед читателем ставит тот момент, что Чацкий бранит «забытые газеты времен Очаковских и покоренья Крыма» — то есть 1780-х гг. — как источник, из которого недопустимо черпать суждения. У него в этой реплике означенные газеты выступают как символ чего-то скверного, присущего разве что былому, а им, Чацким, отвергаемого.

А хитрость заключается в том, что все обличительные монологи и замечания Чацкого сами-то не выходят из пределов тех самых газет. Что он бичует? Шкурно-нерадиво-корыстное отношение к службе; безответственно-небрежительное и жестокое поведение душевладельцев по отношению к их крепостным; подличанье ради шкурного интересна перед сильными, будь они хоть негодяи; бездумное преклонение перед иностранщиной, в том числе в одежде и быту. Вот и все. Он ни единым словом не касается ни монархии (скорее уж наоборот — фраза «жалуют их скупо государи» приводится им в качестве дополнительной демонстрации полного ничтожества Максим-Петровичей, «государи» здесь правильные и просвещенные, стоящие на страже истинной службы, не принимающие подличанья), ни зависимости крестьянства от помещиков, ни сословного строя.

Позвольте, да ведь все, что он говорит, шаг в шаг — общие места пропаганды екатерининского времени, тех самых газет времен Очаковских и покоренья Крыма! Кто только не печатал при Екатерине (начиная с нее самой) вот это самое — и про службу, и про должные нормы обращения с крепостными, и про недопустимость обезьянничанья у иностранцев и поставления иностранного выше русского? Князь Потемкин самолично вводил новую форму, более отличную от европейской, нежели ранее, в пользу удобства солдат. Соответствующие монологи и реплики Чацкого вполне могли бы быть напечатаны в сатирических изданиях времен Екатерины — и в журнале самой Екатерины, и в журналах легально-оппозиционных кругов, надеявшихся на наследника. Ведь разница между текстами Екатерины и Фонвизина вовсе не в том, что Екатерина выхваляет то, что Фонвизин бичует. Бичуют они одно и то же. Разница заключалась в том, что Екатерина стремилась проводить ту линию, что в ее правление все идет лучше и лучше, и означенное бичуемое изживается под ее мудрым и попечительным правлением; оппозиция же стремилась дать понять, что Екатерина попустительствует и поощряет то, что на словах бичует, и под ее развратным и тщеславным правлением это самое бичуемое вовсе не изживается, а господствует, и виной тому она и есть. Таковое расхождение, естественно, делало Екатерину и оппозицию большими неприятелями, но вот с обличениями Чацкого согласились бы обе стороны.

Но как бы ни оценивать Екатерину, в газетах-то времен Очакова и покоренья Крыма бичевали все то же, что бичует перед зрителем Чацкий, и одобряли то, что Чацкий этому бичуемому с одобрением противопоставляет. При Екатерине печать отнюдь не учила, что помещик имеет моральное право распродавать своих людей поодиночке, ежели ему деньги надобны, или что на службе надо не служить, а подслуживаться. Какова бы ни была жизнь, печать учила прямо противоположному, и при полном одобрении цензуры на всю страну печатались истории о том, как кайзер Йозеф своей надзаконной властью строжайше наказывает своих бар за несправедливые насилия над их крепостными (даром, что эти насилия за пределы формальных свободных полномочий бар по отношению к их крепостным и не выходили).

Почему же тогда Чацкий отзывается о суждениях газет времен Очакова и покоренья Крыма с таким презрением и неприятием? Точнее, зачем Грибоедов ему эту фразу вставил в уста?
Да вот именно для того, чтобы читатель (внимательный читатель его времени) заприметил: эге, Чацкий-то сам говорит ровно то, что в тех газетах печатали, но газеты эти для него — вчерашний день, достойный посмеяния. Стало быть, он пошел дальше этих газет, — к той части обличений и идей, которую он оглашает и которая как раз совпадает с тем, что писалось в тех газетах, он, значит, в душе прибавил нечто еще большее, что с идеологией тех газет как раз несовместимо, но этой части он не оглашает. А почему же не оглашает? Остается считать, что потому не оглашает, что эта часть антагонистична порядкам и требованиям правительства текущего времени, так что ее он оглашать перед Фамусовым и Ко и не собирается — чтобы те не начали его поносить как карбонария уже с известным правом, а не просто в абсурдном раздражении, как Фамусов (который потому и ругает его карбонарием, что не знает, к чему в его словах иначе и придраться-то — не терять же полностью лицо, объясняя прямым текстом в ответ на монологи Чацкого, что вот именно не о пользе службы и престола надо думать, а только о своей утробе!).
Естественно, не мог прямым текстом прописать _эту_ часть идей Чацкого и сам Грибоедов — поскольку ее=то цензура не пропустила бы с гарантией.

Итак, Грибоедов реплику про газеты времен Екатерины вставил именно потому, что без нее читатель и под лупой не нашел бы в Чацком отличий от честного просвещенного абсолютиста с идеями на манер самой Екатерины, от идеологи «времен Очаковских и покоренья Крыма». А с такой репликой читатель волей-неволей должен допереть, — по только что приведенной нами логике, — что, стало быть, убеждения Чацкого с этой идеологией все же несовместны, а раз при этом всё, что он говорит, с ней не только не несовместно, а просто ее воспроизводит, то, значит, какие-то ключевые идеи Чацкого — те самые, что несовместны с идеологией Екатерины, — не может высказать по имеющимся обстоятельствам ни сам Чацкий в рамках сюжета, ни его автор в рамках реальной российской жизни.

Остается только понять, что же это за неоглашенные Чацким дополнительные ключевые идеи. И вот тут Грибоедов, вынужденный применяться к цензуре и порядкам отечества (по которым и в рукописные сочинения нельзя было крамолы вносить), поневоле оставил слабый пункт: читателю оставалось достраивать эти неоглашенные идеи в меру своих желаний и фантазии. Соответственно, читатель легко бы мог представить Чацкого, так сказать, декабристом / продекабристом, сторонником конституции или республики и пр. Что, собственно, и происходит массово последние 190 лет.

Однако всякий, знающий биографию Грибоедова, знает и то, что 1) Чацкого он сделал своим рупоро и альтер эго, снабдив его множеством автобиографических черт (и в письме Катенину по поводу Чацкого он явным образом защищает разом Чацкого и самого себя, поскольку отводит он от Чацкого ровно те упреки Катенина, которые другими лицами адресовались ему самому, Грибоедову, до всякого «горя»); 2) сам никогда декабристом и продекабристом не был, а был просвещенным абсолютистом — только нового типа, не екатерининского, а александровторовского. Цели у таких людей были те же самые, что провозглашала Екатерина, и их Чацкий как раз оглашает. Но, в прямую противоположность Екатерине, они считали, что эти цели несовместимы с теми средствами, которые сама Екатерина подавала, в духе времени, как и допустимые, и наилучшие — а именно, с отсутствием серьезных правовых гарантий неприкосновенности зависимого по отношению к управляющему им (крестьянина — к помещику, любого подданного — к государству и государю). Альфой и омегой времен Екатерины было то убеждение (общее в разной степени для нее, Фридриха II, Йозефа II, Тюрго. ), что польза людей требует того, чтобы начальство имело не ограничиваемые формально права направлять, поправлять, наказывать подчиненных. В душе, правда, Екатерина считала, что вообще-то это не самый лучший вариант (и потому тишком говорила, что душой она республиканка), но вот в данных обстоятельствах иначе никак — а уж наружно она одобряла вышеуказанный патриархальный подход и как принцип.
Вот в этом отношении люди вроде Александра II радикально ее идеи пересмотрели. Они считали, что для ограждения людей от недопустимого зла, причиняемого им их «начальниками» (будь то родители по отношению к детям, помещики по отношению к зависимым крестьянам, государства по отношению к подданным), необходимо частично связать руки самим начальникам — гарантировать зависимым свободу поступать в определенных рамках по своей воле, уж хороша эта воля или плоха; в это начальство не должно было отныне вмешиваться, даже если считало, что люди ведут себя тут плохо. Методы вмешательства тоже ограничивались по той же логике: от определенных приемов зависимые должны были быть гарантированы, веди они себя плохо или хорошо. Обычные хорошие администраторы времен Екатерины и Йозефа встретили бы такую идею в штыки: то есть как это так — начальство видит, что подвластные ведут себя не так, как следует, и не имеет полномочий это пресекать, потому что-де в этом вот вопросе подвластные «в домике»?! Государство гарантирует людям возможность в определенных пределах вести себя ПЛОХО, и обязуется им в этом не мешать? Да как это такое допустить? Надо, чтобы вмешиваться силой можно было _во все_, по-патриархальному, потому что если отказаться от этого принципа, то и выйдет, что государство гарантирует подданным право в каких-то рамках вести себя ПЛОХО по своему произволу — и никто им и помешать не сможет в этом.
А просвещенные абсолютисты типа Александра II отвечали бы им, что именно так и надо, поскольку единственная альтернатива этому, кажущаяся столь естественной этим администраторам, является вдесятеро худшим злом, — а именно, предоставлением начальству права по-патриархальному, по ревправосознанию перекраивать и регламентировать любые сферы жизни подданных, обеспечивая это силой — что ничем не отличается от положения ребенка перед лицом родителя, но только когда речь идет о взрослых, такая штука называется рабством. И да, так точно, права и свободы — это права и свободы поступать в определенных пределах _плохо_. И все равно они необходимы.

Современному цивилизованному человеку все это настолько очевидно, что он об этом и не думает никогда. Разве что когда какой-нибудь Клайв Льюис прилезет ему напоминать, что свобода — это по определению свобода поступать, в том числе, и плохо, и потому такая свобода недопустима и должна быть заменена тотальным внутренним подчинением внешнему эталону, объявленному благом, и вот это и есть истинная свобода, свобода свободно следовать Добру — тогда, ежели данный современный человек вообще утрудится понять это построение (что бывает редко), он сплюнет, обзовет Льюиса тихим незлым словом и поскачет себе дальше.
Но это сейчас. А в XVIII веке идея _гарантировать подданным определенную независимость_ = гарантировать им право беспрепятственно хоть в чем-то поступать плохо — вызвала бы прямой родимчик. Как так? Мы понимаем, что с подданными надо обращаться снисходительнее, милосерднее, просвещеннее, попечительнее, с большим вниманием к их желаниям, чем это считалось раньше. Но отказаться от самого принципа допустимости вмешательства и перекраивания чего угодно ад хок? Нет, это никак нельзя. Конечно, это вмешательство надо осуществлять на более гуманных и разумных началах, чем раньше; конечно, его надо осуществлять ради интересов самих подданных, а не ради обеспечения интересов государства _за счет_ поданных, как раньше; конечно, им не надо злоупотреблять, а вот раньше им злоупотребляли и считали, что это вовсе не злоупотребление, а благоупотребление — вот этого всего не надо. Но не более. До Марии-Терезии цыган за появление на территории Австрийской монархии карали по закону беспощадно (взрослых обоего пола — смертью), Мария-Терезия это отменила и признала цыган подданными, но запретила межцыганские браки, чтобы диких асоциальных цыган ассимилировать; это перебор, решает Йозеф, тоже и цыгане люди, нельзя им вовсе запрещать друг на друге жениться, хоть, конечно, общественно-полезнее, чтобы они этого не делали, а полной свободы брака вообще нет в стране, — но пусть уж женятся друг на друге, только при соблюдении определенных условий. Но вовсе, в принципе отказаться от права государства (а где-то — и родителя, и помещика) ad hoc решать и перерешать, кому на ком дозволять жениться или нет, гарантировать подданным хоть в каких-то пределах право решать это самим по своему произволу — это-то как можно?

По сравнению с абсолютистским государством и «регулярным государством» XVII — начала XVIII века, которое орудовало зверски, пределов в средствах и размахе вмешательства знать не хотело и этим упивалось, а подданных рассматривало просто как кормовую базу, — просвещенный абсолютизм а-ля Фридрих — Екатерина — Йозеф был просто феерической переменой. Евроепейское общество человечности и заботы о подданных основала именно эта генерация — хотя сама она была рождена и росла под властью людей совершенно иного типа (утрированный пример — соотношение Фридриха II с его батюшкой). Честь им и хвала. Но в первой половине XIX века появилась новая генерация просвещенных абсолютистов, считавшая необходимым пойти дальше, отказаться от патриархальности и гарантировать подданным четкие права и свободы = сферы, в принципе свободные от попечительного и корректирующего вмешательства начальства. Эти права и свободы не должны были быть столь велики, чтобы посягать на верховное правление или отменять сословия — потому-то эта программа не была ни конституционной, ни свободо-равенство-братской. Судить о такой программе лучше всего по Александру II (а предтечи у нее находились, только намного более скромные, и в XVIII веке, например, Безбородко, считавший, что вот определенные вольности дворянам и городам — то есть те самые известные гарантии — Екатерина дать успела, а крестьянам — нет, и это надо немедленно исправить).

Грибоедов придерживался именно этой программы, которую кратко сам сформулировал в строках «По духу времени и вкусу он ненавидел слово «раб»». Раб — это как раз тот, в чью жизнь господин имеет право влезать как угодно, куда угодно, с чем угодно. Любой житель России 1820 г. — раб государства, крестьянин — раб помещика. Вот с этим и надо покончить, просто потому, что это само по себе нетерпимо, — а кроме того, без этого и все правильные лозунги Екатерины — честная администрация, ответственное и человеческое обращение администраторов с обывателями, помещиков с крестьянами и т.д. — останутся в основном невыполненными благопожеланиями.

Коль скоро так думал Грибоедов, то именно это и должен был думать Чацкий. Поскольку Империя до смерти Николая I держалась прямо противоположного взгляда, былого взгляда «патриархальных просвещенных абсолютистов», да еще все ужесточая и ужесточая его, пока фактически не выхолостили — так что регламентация, воспитабль и упоение им съели и заботу о подданных, и милосердие и снисходительность, и льготы и щедроты — и подменили их, став из средства их обеспечения фактической самоцелью, им враждебной, —
по этим причинам озвучить прямо свои идеи насчет введения для социально младших известных гарантий от социально старших, подданных от государства = наделения людей правами и свободами, не мог ни Грибоедов, ни его герой.

Поэтому Грибоедову пришлось решать двоякую задачу. С одной стороны, надо было как-то обозначить — не выговаривая ее! — всю принципиальную разницу между новым просвещенным абсолютизмом Чацкого и старым — Екатерины (по крайней мере, официальной Екатерины, а не Екатерины-в-душе). Эту задачу Грибоедов блестяще решил вышеуказанным приемом: тем, что оглашает-то Чацкий только то, что оглашали и при Екатерине, но в то же время «газеты времен Очакова и покоренья Крыма» третирует как нечто давно протухшее. Значит. см. выше.

С другой стороны, надо было как-то обозначить то, что это самое новое, несовместимое со старой (= по-прежнему действующей) версией просвещенного абсолютизма, что хранит в душе, но не оглашает Чацкий, — это не «декабристское», конституционное или республиканское новое, а именно то новое, что потом исповедовал Александр II.

С этой задачей, скажем сразу, Грибоедову справиться фактически не удалось: раз за разом Чацкого видели

декабристом. Но решить ее Грибоедов старался — тоже при помощи введения ограничительного репера, на этот раз в виде Репетилова и его тайного общества. Репетилов и это его тайное общество — пародия на преддекабристские организации типа Союза Благоденствия, и тем, что Чацкий презрительно и насмешливо все это отвергает, он, по мысли Грибоедова, должен был явно для читателя/зрителя обозначить то, что он-то не

декабрист, и, значит, отошел от старого патриархального просвещенного абсолютизма не в идеалы 1789 года или Риеговщины, а в нечто иное, антагонистичное ОБОИМ противоборстовавшим вариантам конца XVIII века — просвещенному абсолютизму старого образца и революции конституционалистов а-ля 1789 или Риего.

Но тут-то Грибоедова и подстерегала ловушка. Репетилов и его тайное общество могли трактоваться двояко: как «обезьянничающие» (говорящая фамилия от repeter, «повторять», тупо подражать) с европейских революционеров, — тогда это декабристы, и Чацкий отвергает их (Грибоедов имел в виду именно это); и как «обезьянничающие» с самих декабристов — тогда это не декабристы, а какие-то скверные подражатели декабристов, и Чацкий отвергает именно этих подражателей. Отсюда легко сделать следующий шаг и решить, что настоящим декабристам он как раз сочувствует всей душой. На этой идее передовые люди следующих поколений и остановились.

Источник