Почему произведение М. Ю. Лермонтова Три пальмы обозначено как восточное сказание и что в тексте подтверждает этот жанр??
Отзыв о стихотворении М. Ю. Лермонтова «Три пальмы»
Отзыв о стихотворении М. Ю. Лермонтова «Три пальмы» «Три пальмы» — стихотворение М. Ю. Лермонтова, написанное в стиле восточного сказания. Главные герои стихотворения «Три пальмы» — пальмы, растущие среди пустыни. Среди корней пальм пробивается чистый ручей. Пальмы заботливо укрывают ручей от палящих лучей солнца и защищают его от песка, наносимого из пустыни знойным ветром.
Казалось бы, счастливый симбиоз здесь налицо – ручей питает деревья живительной влагой, а пальмы защищают ручей от зноя и песков. Но пальмам такой участи недостаточно. Они возмущаются и спрашивают небеса, когда же они смогут выполнить свое предназначение и приютить в своей тени усталых путников?
И небеса дают им такую возможность – на горизонте появляется большой караван, который направляется к пальмам. Пальмы с радостью принимают гостей, укрывая их своей тенью, а прохладный ручей щедро поит людей чистой и вкусной водой. Но вот наступает вечер, людям становится холодно и они, не задумываясь о последствиях, хладнокровно рубят пальмы на дрова. Всю ночь горят костры, а наутро караван уходит дальше в пустыню.
Лишившись защиты пальм, ручей постепенно засыхает под натиском горячих песков и знойного солнца. Проходит время и уже ничто не напоминает о том, что здесь находился оазис, благодатный уголок, дарящий путникам спасительную тень и живительную влагу чистого ручья.
Главная мысль стихотворения «Три пальмы» состоит в том, что человек должен бережно относиться к окружающей его природе, чтобы дарами, преподносимыми нам природой, могли воспользоваться и другие люди. Автор акцентирует внимание читателя на той бессмысленной жестокости, которая свойственна человеку, показывает ту недальновидность, что присуща многим людям.
В стихотворении мне понравилась ответственная позиция пальм, которые не удовольствовались благодатным существованием в оазисе, а высказали пожелание служить и помогать людям. Но тут напрашивается невысказанный автором философский вопрос: «А всегда ли является благом исполнение желания?» Если бы небеса не исполнили пожелание пальм, то райский уголок, возможно, до сих пор бы так и остался в пустыне. Порой и людям свойственно стремиться к желанной цели, но при этом люди редко задумываются о том, какие последствия им принесет достижение этой цели.
Стихотворение «Три пальмы» мне нравится своим философским уклоном. Оно заставляет задуматься о последствиях человеческих поступков. Всегда ли творимые людьми деяния идут во благо им самим и окружающему миру?
Какие пословицы подходят к стихотворению «Три пальмы»?
Береги природу любимую, как мать родимую.
Лучшее – враг хорошего.
Кто дерева не садил, тот в тени не лежит.
Погонишься за большим, потеряешь и малое.
Люди пишут «ипаррпра» вместо того чтобы сказать правельный ответ они себе поднимают рейтинг чтобы казаться круче, но это тупо.
Ответ на заданный вопрос: Потому-что действие стихотворения происходит «в песчаных степях аравийской земли»
Источник
Восточная сказка
Восточная сказка — характерный культурный шаблон Древнего Востока и одновременно вдохновившая его эстетика, кодифицированная арабским и персидским фольклором. Оказала огромное влияние на восприятие Европой как Ближнего Востока, так и исламского мира в целом. Также послужила в качестве частичного источника вдохновения для сеттинга «Пустынная деспотия».
Общие черты с европейскими сказками:
- События происходят в некоей неназванной локации; впрочем, встречаются отсылки к реальным местам исламского мира, от Магриба до Уйгурии.
- Время действия можно охарактеризовать как «давным-давно».
- Сказка преподносится слушателю не сколько в назидание, сколько как способ познания мира: вот есть люди плохие и хорошие, качества достойные и гнусные, действия мудрые и бездумные…
- Магия, чудеса, волшебные создания встречаются на каждом ходу, и героев это нисколько не смущает.
- Чёткое деление сказок по аудитории:
- Сказки знати, или придворные сказки — истории о воинах, царях и вельможах, своеобразный аналог средневекового рыцарского романа. Как и свой христианский аналог, написаны высоким штилем, содержат нравоучения и густо пересыпаны стихотворными вставками из творчества знаменитых поэтов.
- Сказки купечества и ремесленников — истории о путешественниках и авантюристах. Гораздо более приземлённые, чем предыдущий тип, повествуют о путешествиях в дальние края, чудесах и людях, что там встречаются. К этой же категории можно отнести и истории о несчастной любви и мезальянсах.
- Сказки бедноты — истории о ловких мошенниках и благородных разбойниках. Написаны очень простым, разговорным языком, а их герои насмехаются над неправедными царями и наказывают их нерадивых слуг.
- Успешное переплетение устных доисламских традиций, религиозной культуры, заимствованных и авторских произведений.
- Высокая религиозная составляющая: всё творится именем Аллаха и Его волей. При этом никого не смущает то, что антураж «давным-давно» и обилие магии плохо согласуются с реальной историей ислама и категорическим запретом на магию как на «несанкционированное и богопротивное вмешательство в план Всевышнего». Реткон, да.
- Экзотика: пальмы, пустыни, шейхи, оазисы…
Характерные составляющие сеттинга:
- Локации: пустыни и степи, безлюдные горы и оживлённые восточные города с мечетями, минаретами, красивыми дворцами и грязными узкими улочками.
- Типажи персонажей: могущественные джинны, свирепые гули, отважные султаны, мудрые и коварные визири, пронырливые базарные воришки, оборотистые купцы и бесчестные чиновники.
- Сюжеты: самые разнообразные, от героического эпоса до плутовского романа.
Источник
Восточное сказание о трёх пальмах М. Ю. Лермонтова
Стихотворение М.Ю.Лермонтова «Три пальмы» начинается с яркой пейзажной зарисовки, наполненной красками («под сенью зелёных ветвей», «под кущей зелёной», «роскошные листья»), звуками (слышим журчание «звучного ручья»), осязательными ощущениями («холодная волна» родника, «знойные лучи»). В последнем случае прилагательные противопоставлены друг другу — жар лучей уравновешивается прохладой родника.
Трижды обращая внимание на количество пальм (заголовок, вторая строка и эпизод, в котором пальмы выражают недовольство своей судьбой), Лермонтов снимает вопрос об одиночестве, подчёркивая, что речь в стихотворении пойдёт не об этом.
Итак, пальмы, обитательницы райского уголка, не страдают от одиночества, но страдают от отсутствия, как им кажется, смысла в их жизни, потому что
. странник усталый из чуждой земли
Пылающей грудью ко влаге студёной
Ещё не склонялся под кущей зелёной.
Ропот пальм услышан. И вот уже не одинокий путник, а целый караван устремляется «под сень зелёных листов». Следующая далее пейзажная зарисовка просто переполнена красками: «в дали голубой», «песок золотой», «пестрели коврами покрытые вьюки», «узорные полы походных шатров», «смуглые ручки», «чёрные очи», «вороной конь», «белой одежды красивые складки». (Кстати, какой странный для Лермонтова эпитет: «красивые»). Мы слышим «нестройные звуки» звонков, крики и свист фариса. Всё это создаёт ощущение праздничности, полноты жизни. Едва ли кого-то насторожит, что «природные» цвета гостей оказываются почему-то исключительно тёмными: ручки «смуглые», очи «чёрные», а конь «вороной». Данная пейзажная зарисовка, как и первая, занимает три строфы.
Следующие три строфы повествуют о пребывании «нежданных гостей» в тени пальм. Сначала это картина ликования, т.к. «весёлый караван» нашёл защиту от знойных лучей, а пальмы, как им представляется, наконец-то обрели смысл жизни:
И гордо кивая махровой главою,
Приветствуют пальмы нежданных гостей,
И щедро поит их студёный ручей.
Гордость пальм «насыщена», они, наконец-то, оценены по достоинству, получили возможность «действовать», приносить пользу.
Далее следует безрадостная картина мучительной гибели «питомцев столетий»:
Одежду их сорвали малые дети,
Изрублены были тела их потом,
И медленно жгли их до утра огнём.
Олицетворяя пальмы, поэт использует такие существительные, как «одежда» (вместо «листья»), «тела» (вместо «стволы»). Наречие «медленно» в сочетании с глаголом «жечь» (а не «гореть») усиливает ощущение расправы над беззащитными пальмами.
Сообщая о том, что на следующее утро караван продолжил свой путь, поэт использует только одно прилагательное — «урочный» («определённый, условленный» [Ожегов, 1994]). Оно не несёт никакой эмоциональной нагрузки. Караван продолжает свой путь бесстрастно, невозмутимо. Кто же тогда с таким осуждением описал уничтожение пальм? Кто сокрушается о том, что после ухода каравана
. следом печальным на почве бесплодной
Виднелся лишь пепел седой и холодный;
И солнце остатки сухие дожгло,
А ветром их в степи потом разнесло?
Ответ на эти вопросы следует искать в последней строфе стихотворения, которая стоит особняком и является ключом ко всему произведению.
«И ныне. » — так начинается последняя строфа. Но о каком времени идёт речь? И читатель невольно вспоминает, что стихотворение имеет подзаголовок: «восточное сказание». Кем сложено это сказание? Теми, кто безжалостно умертвил пальмы? Это неправдоподобно: слишком отчётливо звучит в произведении осуждение действий людей.
Вернёмся к последней строфе стихотворения. Первые четыре строки мало что добавляют к картине выжженной солнцем земли. Они лишь подчёркивают выраженное уже ранее сожаление о гибели пальм:
И ныне всё дико и пусто кругом —
Не шепчутся листья с гремучим ключом:
Напрасно пророка о тени он просит —
Его лишь песок раскалённый заносит.
А вот в последних двух строчках появляется новый персонаж:
Да коршун хохлатый, степной нелюдим,
Добычу терзает и щиплет над ним.
Коршун назван «степным нелюдимом»: живёт он в степи и сторонится людей. Но, чтобы коршун имел возможность сторониться людей, необходимо их присутствие где-то не очень далеко. Именно эти люди и сложили сказание! Как же они могли узнать о существовании пальм и ручья? Логично предположить, что ручей поил их родниковой водой, но «гремучий ключ» был в конце концов занесён «раскалённым песком», и селение, лишившись источника, тоже постепенно стало добычей — пустыни.
А пальмам казалось, что в их жизни нет смысла! Смысл есть в каждом существовании, вот только замысел Всевышнего нам не ведом.
Источник
Жанры восточная повесть и восточное сказание в поэзии М. Ю. Лермонтова
В предлагаемой книге анализируется жанровая специфика всемирно известных шедевров М. Ю. Лермонтова. Речь идёт о стихотворениях «Три пальмы» и о поэме «Демон». По традиции «Три пальмы» рассматривались как баллада, а «Демон» как любовно-романтическая поэма, что и рождало их ошибочные интерпретации.
Оглавление
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Жанры восточная повесть и восточное сказание в поэзии М. Ю. Лермонтова предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Редактор Гай Николаевич Серегин
© Виталий Олейник, 2020
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ЖАНРЫ ВОСТОЧНАЯ ПОВЕСТЬ И ВОСТОЧНОЕ СКАЗАНИЕ
В ПОЭЗИИ М. Ю. ЛЕРМОНТОВА
Под редакцией Г. Н. Серегина
Со дня рождения М. Ю. Лермонтова (1814—1841) прошло более 200 лет. Срок весьма значительный. Он позволяет с полным основанием утверждать, что те из знатоков литературы, кто предрекал Лермонтову скорое забвение, сильно заблуждались. Его слава нисколько не померкла. Напротив, с течением времени она лишь возросла. Если не с каждым десятилетием, то с появлением целого ряда новых поколений читателей и исследователей восприятие его художественного наследия постепенно углублялось. Благодаря этому стали прорисовываться истинные масштабы колоссальной творческой личности великого русского поэта. Поэтому вполне закономерным представляется тот факт, что именно Лермонтов был избран научным сообществом для эпохального издания «Лермонтовская энциклопедия» в 1981 году. По мнению специалистов, она стала первой персональной литературной энциклопедией, опубликованной в России и целиком посвященной жизни и творчеству одного русского писателя. Шутливым подтверждением объективности процесса роста лермонтовской популярности среди наших современников явился и выпуск в Санкт-Петербурге карманного календарика на 2019 год с забавным портретом Михаила Юрьевича в красном ментике на фоне каракуль, схематически изображающих горы Кавказа, и с подписью: «Предпочитаю Лермонтова всем».
Долгое время существовало мнение, да и ныне многие любители Лермонтова считают, что поэту катастрофически не везло, как при жизни, так и после смерти. Доля истины, разумеется, в этом суждении имеется. Он очень рано, ему не было еще и трех лет, потерял мать. Бабушка по материнской линии княгиня Елизавета Алексеевна Арсеньева (в девичестве Столыпина), разлучила его с отцом и делала все от нее зависящее, чтобы они встречались как можно реже. Поэт дважды высочайшими указами ссылался на Кавказ, где и был застрелен на нелепой дуэли, не дожив двух с половиной месяцев до 27 лет. При жизни Лермонтов увидел вышедшими из печати всего 28 своих стихотворений, три поэмы и роман «Герой нашего времени». Конечно, он и сам не спешил издаваться, крайне тщательно отбирая материалы для публикации, но два его шедевра, которые он лично готовил к выходу в свет и на которые возлагал большие надежды — стихотворная драма «Маскарад» (1835) и поэма «Демон» (1839) — были запрещены цензурой. По этой причине, сам того не желая, Лермонтов наряду с А. С. Грибоедовым стал одним из родоначальников традиции самиздатовской литературы в России. Стихотворение «Смерть поэта» и поэма «Демон» были известны в середине ХIX века практически всей образованной российской публике благодаря бесчисленному количеству их рукописных копий, выполненных, как правило, самими читателями. У нас нет повода сомневаться в достоверности сведений, сообщавшихся на этот счет В. А. Зайцевым в начале 60-х годов XIX века. Тем более, что критик по отношению к Лермонтову был настроен весьма скептически: «Лермонтов, Демон, Печорин! Сколько чувства возбуждают эти слова в голубиных душах провинциальных барышень, сколько слез пролито по их поводу непорочными воспитанницами разных женских учебных заведений, сколько вздохов было обращено к луне мечтательными служителями Марса, львами губернских городов и помещичьих кружков! Много значения было в этих словах для всех этих лиц, составляющих то, что, по аналогии с другими государствами, можно было назвать российским образованным обществом. Какое громадное множество экземпляров „Демона“ было переписано в чистенькие тетрадки, завязанные розовыми ленточками, и подарено чувствительными кузенами своим еще более чувствительным кузинам» («Демон» в русской критике… С.15).
Неприятности преследовали поэта и после смерти. Первый его юбилей (50 лет со дня рождения) прошел едва замеченным из-за шумной кампании, связанной с подготовкой. проведением и первыми последствиями реформы 1861 года — отменой крепостного права. Вторая годовщина (100-летие со дня рождения поэта) понятным образом была омрачена началом Первой мировой войны (1914—1918), а столетие со дня смерти как бы само собой совпало с началом в июне 1941 года Великой Отечественной войны. И даже 200-летие со дня рождения, когда, казалось, ничто не могло помешать нормальному ходу юбилейных процедур, было заглушено грохотом литавр бесчисленных оркестров, почти весь 2014 год праздновавших «возвращение Крыма». Конечно, тут было не до Лермонтова. Торжественные мероприятия, посвященные поэту, ограничились небольшим количеством не очень содержательных публикаций и несколькими телепрограммами, проведенными без всякой помпы, сугубо «для галочки». Не везет, так не везет.
Вся эта хронологическая фантасмагория не может не удивлять даже не слишком суеверных людей. Очень уж много странных совпадений. Невольно складывается впечатление, что Лермонтов действительно сильно прогневил небеса. Либо, и это гораздо вероятнее, высшими силами посредством смут и войн наказывался не Лермонтов, а сам русский народ. Во-первых, за убийство своего национального Орфея. А, во-вторых, за то, что российская общественность и ухом не повела, не обратила внимания, не прислушалась к его предупреждениям насчет тех бед, которые всенепременно должны ожидать в будущем страну, самодовольно живущую по исстари заведенным обычаям и не желающую всерьез считаться с подлинной реальностью, с законами, управляющими историческими процессами.
Однако, не только неблагоприятное стечение событий и обстоятельств долгое время мешало по достоинству, с возможной научной и эстетической объективностью оценить творчество Лермонтова. Гораздо более серьезным препятствием на этом пути оказался так называемый «человеческий фактор». Что разумеется под этим явлением? Определенная степень массовой предвзятости, смешанная с недопониманием, а подчас и с раздражением. Как с явным раздражением, так и с глубоко скрытым или же тщательно скрываемым под личиной показного доброжелательства. Нельзя сказать, что Лермонтов не получил практически мгновенного признания. Он сразу был оценен как достойный внимания поэт. Да и каким образом его можно было не замечать и не признавать, когда его поэзия захватывала современников в буквальном смысле слова, производя с их сознанием почти гипнотические манипуляции? Причем по большей части, как в искусстве мага или в мастерстве виртуозного фокусника, читатель оставался, а, впрочем, и до сих пор остается в неведении, каким образом достигается этот психологический эффект? Как точно подметила Анна Ахматова, сама обладавшая колоссальным поэтическим даром и великолепным слухом, слова, самые обычные вроде бы слова подчиняются Лермонтову, как змея факиру. В строках его стихотворений слова, как правило, оживают, заставляя нас следить не только за их смыслом, но и за их движениями. Движениями то плавными, то стремительными, но всегда чрезвычайно ритмичными и завораживающими, с помощью которых ум наш и погружается, по собственному определению поэта, в «какой-то смутный сон».
Короче, Лермонтов был крайне незауряден и вызывающе заметен. И именно этим он многих возмущал, поскольку мало соответствовал не только общепринятым этическим нормам и ценностям, но и чисто литературным правилам и условностям своего времени. Да, он талантлив, как бы нехотя признавали его недоброжелатели, но даже этот дар не оправдывает ни его жестокости, ни его приверженности ко злу, ни свойственного ему бесстыдного аморализма, ни патологической сосредоточенности на самом себе, на своей собственной личности, ни, тем более, его литературной безответственности. Украшая, романтизируя зло, Лермонтов не только не противостоит ему, но, напротив, приобщает ко злу неокрепшие души юных читателей, заявляли апологеты этологической, воспитательной функции литературы как ее главного, истинного общественного призвания.
Разумеется, все эти благоглупости, отдельные отголоски которых подчас встречаются и в современных лермонтоведческих исследованиях, сильно мешали проникновению в святая святых художественной мысли великого поэта. В литературоведении, да и во всем искусствознании в целом, давно утвердилось в качестве аксиомы положение о том, что любого художника можно и нужно оценивать только по тем законам, которые он сам признавал для себя. Это известно всякому современному критику и историку литературы. Однако, на практике это не так просто осуществить. Куда легче нагромождать отсебятину, ориентируясь на собственные мерки и предрассудки, чем выявлять художественную логику исследуемого объекта. Это, действительно, сложно, но на нынешнем этапе освоения творческого наследия Лермонтова без этого уже никак не обойтись. Данная публикация и явилась результатом многолетнего изучения «Демона» как произведения, которое благодаря своей сложности, многозначности и при этом — монолитной внутренней цельности с наибольшей полнотой отражает мировосприятие нашего великого поэта. Причем, заметим a priori, что картина мира, созданная в «Демоне», выдержана на очень высоком, практически на предельно возможном уровне поэтического, художественного обобщения.
Отнюдь не случайна также концентрация исследовательского внимания на жанровой специфике «Демона». В данном случае — это ключевая проблема, не решив которую, невозможно вскрыть весь смысловой комплекс произведения. «Демон», как и целый ряд других поэтических созданий Лермонтова, убеждает, что поэт не относился к исторически сложившейся системе жанров столь же легкомысленно и небрежно, как подавляющее большинство европейских, да и российских романтиков. Лермонтов был поэтом-мыслителем в прямом и буквальном смысле этого понятия. И со всей очевидностью он хорошо понимал, что жанры — это отнюдь не только произвольные схемы схоластических правил и предписаний, что они представляют собой своеобразные соты, в которых и накапливался веками и тысячелетиями жизненный и художественный опыт многих предшествовавших поколений. И он охотно пользовался этим интеллектуальным наследством, умело постигая и воспроизводя самые разные жанровые традиции. Его «Дума» — это очевидное и несомненное подражание одноименному фольклорному жанру, воссоздающее очень многие художественные особенности думы именно как жанра. «Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» не оставляет сомнений, что Лермонтов создал свою собственную песню былинного типа, воспроизведя в ней многие черты подлинной былинной поэтики. Лермонтов написал несколько молитв: «Не обвиняй меня, Всесильный…», «Юнкерская молитва», «Я, Матерь Божия, ныне с молитвою…» и «В минуту жизни трудную…». Они, разумеется, не могут считаться каноническими, приемлемыми с точки зрения православной обрядовости произведениями, но в жанровом и содержательном отношениях все эти стихотворения, вне всякого сомнения, — подлинные молитвы. Имеется в наследии Лермонтова и целый ряд баллад, как переводных, так и оригинальных. Назовем хотя бы «Тростник», «Воздушный корабль», «Перчатку» и «Балладу» («Куда так проворно, жидовка младая…»). Но вот «Три пальмы», которые в некоторых хрестоматиях включены в качестве классической русской баллады, да и в «Лермонтовской энциклопедии» тоже определены как «баллада», сам поэт назвал конкретно и точно: «Восточное сказание».
Какая вроде бы разница?
Разница, между тем, огромна. Это знаменитое произведение и прочитывалось в критике именно как романтическая баллада: «„Три пальмы“ (1839) — баллада Лермонтова, темы и образы которой — поверженной красоты, гибельности соприкосновения с „другим“ миром и др. — включаются в систему позднего балладного творчества Лермонтова. Роковое свершение в „Трех пальмах“ протекает в условных пределах „аравийской земли“ (условность оговорена подзаголовком „Восточное сказание“). При стилизованной географической и этнографической точности баллады события даны здесь вне временных координат» (ЛЭ, с.579).
Заметим, к слову, сколь нелепо, почти кощунственно звучит определение «позднее творчество» применительно к молодому человеку, погибшему в 26 лет! Впрочем, это устоявшийся термин. Он лишен не только какой бы то ни было иронии, но и оценочного содержания вообще. Ученому люду никак не обойтись без педантизма, и специалисты, глазом не моргнув, относят к «позднему творчеству» Лермонтова все, что было написано им после 22—23 лет.
Источник
