МУЗГАР
Пожалуй, сейчас я назвал бы это «хобби»…
Когда дядя Федя (дед называл его Фёдор Сафроныч) занимал позицию на второй ступеньке крыльца, придавив перочинным ножом стопку нарезанных из газеты прямоугольничков, и доставал из кармана серых замызганных штанов кисет цвета бордо, я старался пристроиться поближе…
Не только потому, что мне нравился запах голубоватого дымка «самосада» (а он мне тогда действительно нравился)… И не потому, что это тенистое место было одним из лучших наблюдательных пунктов в тягучей жаре того лета; я уже знал во дворе и саду Сафроныча парочку мест и получше…
Главным «магнитом» для меня тогда – был Музгар… «Ммзг…»… как коротко, хрипловато и невнятно обращался к нему (крайне редко) дядя Федя…
Изредка – потому, что взаимопонимание между ними было абсолютным… И вот этот, впервые увиденный мною так близко «абсолют» — завораживал и манил…
Если Музгар не был уверен в благожелательном настрое хозяина, он ждал в сторонке процеженного сквозь прокуренные зубы «мз…»… но чаще – подходил сам, и – осторожно поглядывая в лицо хозяина – укладывался на песок у крыльца, промокнув влажным носом чёрный «пятачок» на пыльном носке правого сапога Сафроныча… всегда в одном и том же месте…
Я уже понимал тогда, чем вызвана его «осторожность»… Характер у дяди Феди был взрывной и неровный; в схожих внешне ситуациях Музгар мог получить как лениво-ласковое похлопывание ладонью по шишковатой голове… так и увесистый пинок сапогом под брюхо…
Да. теперь я назвал бы это — «хобби»…
С «высоты» прожитых лет, расширившегося лексикона, осмысленного аналитикой жизненного материала…
Сафроныч – охотился… А охота – древнейшее хобби мужиков… Осуждать это занятие – дело пустое… Да я и не осуждал дядю Федю… Ни тогда… ни теперь…
Теперь я рассматриваю его «хобби», как одно из немногих развлечений в череде не слишком радостных дней… А тогда – уловив суть игры – страстно желал стать её участником…
— А можно его погладить?
— Ну… погладь…
Задавая вопрос, я заглядывал Сафронычу в лицо, и могу поклясться – усмешки под его усами не было… Это – потом… посидев вместе «в засаде»… я уже знал, что приподнятая левая бровь над прищуренным глазом – тоже несёт определённую информацию…
— Ой.
Не льстил себе и тогда: моя реакция – тут была ни при чём…
Музгар сделал ровно столько, сколько наметил сделать; его зубы щёлкнули в сантиметре от моей ладошки, но инерция верхней губы – оставила на пальцах влажный след…
Зато дядя Федя смог развлечься небольшим спектаклем (а что так будет, он, разумеется, знал уже произнося — «ну…»)…
— Ах… ты… варнак…
Музгар получил несколько (лёгких, разумеется… лёгких) подзатыльников, и — тоже «сыграл»: зарыл розовый нос между лап и обиженно-виновато заморгал на хозяина выпуклыми черешнями глаз…
— Гладь-гладь… Он больше не тронет…
Гладить через насилие не было никакого удовольствия… Но я, всё же, осторожно огладил ушибленные Сафронычем места на белой шишковатой голове…
Затягивать этот процесс не стал; у меня уже возникли свои планы… Эти планы имели гастрономический окрас, и главным препятствием к их осуществлению — я уже видел – была бабушка, которая качество моего отдыха оценивала только разницей в весе между приезжающим и уезжающим внуком…
Ради этих планов я и не стал закреплять «успех», а напротив – даже пересел на вторую ступеньку крыльца, к Сафронычу под бок…
Помолчали…
Я рассматривал дворовые постройки и безоблачное, выцветшее от жары того лета небо, а куда смотрел дядя Федя – внимания не обратил…
Но почувствовал смену ритма в его движениях… То он поднимал руку с самокруткой от колена ко рту и опускал, затянувшись, обратно… поднимал и опускал… А то – задержал её на полдороге… «завис»… замер…
Только теперь я обратил внимание на направление его взгляда…
Через распахнутые настежь ворота во двор входил… петух… Красивый петух… ничего не скажешь… Не удивительно, что дядя Федя — тоже залюбовался… Я в то утро уже уделил ему должное внимание… Стоя в воротах – минут десять наблюдал, как этот разноцветный красавец командует пятёркой таких же ярких кур… Они разгуливали по обочине пыльной грунтовой дороги, проходившей перед самыми воротами, скребли своими когтистыми ногами припорошенную траву, и – периодически — что-то склёвывали…
А петух и куры дяди Феди – были ровного белого окраса (в тон Музгару), и «гуляли» — исключительно внутри загородки из сетки-рабицы… в самом начале дядьфединого сада…
Даже розовые пятна на шеях, нанесённые какой-то несмываемой краской – не делали их и в четверть такими интересными внешне, как этот петух…
В сочном, слегка набекрень, гребне, надвинутом на клюв… в оражево-рыжей гриве-жабо… в нарядно-пёстрой жилетке, плавно темнеющей к шортам, из которых торчали крепкие, с длинными и острыми шпорами, ноги, грациозно «втыкаемые» им в землю при ходьбе… Красоте длинных дуг хвоста – гармонично отвечали переливы вставок такой же масти на коротких, декоративных крыльях…
Он продвигался в глубь двора не спеша, короткими шажками, тряся гребешком и бородой при резких подергиваниях и наклонах головы; максимально расширяя обзор – боялся и упустить что-то вкусненькое под ногами…
А между тем, в нашей скульптурной группе, до того — неподвижно занимавшей позицию направо от ворот, как бы в стороне от них – наметилось движение…
Что-то случилось с левой ногой дяди Феди… Пятка её по-прежнему твёрдо стояла на пыльном песке, похожем, скорее, на крупную пыль… а вот — носок…
Носок сапога медленно и неуклонно поднимался вверх, к пупырчатому кирзовому голенищу…
Он уже прошёл точку сорока пяти градусов, но двигался – правда, медленнее – ещё выше…
Я успел удивиться гибкости суставов дяди Феди, но тут заметил некоторое шевеление и Музгара…
Приподнялись уши… лежавший до того свободным завитком хвост – напрягся в строгую прямую… передние лапы – раздвинулись, а задние – наоборот… подобрались глубже под брюхо…
И – вдруг…
Я даже вздрогнул…
Белая стрела сорвалась с места ещё до того, как носок дядьфединого кирзача впечатался в пыль…
Задние лапы Музгара дважды скребанули грунт перед самым крыльцом; желанное хозяину ускорение вступало в противоречие с массой тела… Пёс был несколько перекормлен…
Я был так ошеломлён и восхищён внезапной сменой ритма жизни, что не успевал считывать всю видеоинформацию одновременно…
Тут, перед крыльцом, ещё смешивалось маленькое облачко пыли от сапога Сафроныча — с облаком большим, от «пробуксовки» Музгара…
А там, у ворот… Музгар уже настиг нахального гостя и – подав на последних сантиметрах своего броска голос «Хр-р-р-р-аввв… хр-р-ррр…» — драл перья у него из хвоста…
Нет-нет… Петух – вовсе не был столь беспечен… Он почти вовремя совершил свой рывок, который должен был вынести его за ворота, в зону иной «юрисдикции»…
Почти…
И дядя Федя, и Музгар – очень чётко знали точку «невозврата»… ступив за которую, соискатель из — «ах, простите… я ошибся адресом»… попадал в — «ты – влип… дружок…»…
Но и до убийств – никогда не доходило… Скорее – это был вид спортивной охоты…
Эпизод – завершился…
Пока петух вёл «разведку боем», подопечные ему куры – тоже стянулись к границе ворот… некоторые – даже переступили её… Видимо – ожидали скорого приглашения к трапезе… При атаке Музгара, когда петух, вопя, кинулся наутёк, брызнули врассыпную, опережая своего «господина» — и они…
К чести Музгара, он никогда (это — я вынес из дальнейших наблюдений) не гнал дичь дальше пяти-шести метров от границы ворот… Скорее даже, это расстояние ему требовалось для погашения инерции тела после стремительного бега…
И теперь – он вернулся к нам с весёлой улыбкой на морде, немного подышал, стоя перед Сафронычем, и – получив одобрительный хлопок по холке – лёг в прежнюю позицию… только и разницы – язык вывалил…
В безветренном послеобеденном пекле двора зависла пыльная дурь… Но я, всё же, не выдержал и пробежался к очагу битвы, хотя на тенистом крыльце было приятнее…
Из толстого слоя пыли у ворот мне удалось выудить три замечательных, зеленовато-чёрных (но с синим отливом), длинных пера, лишь слегка помятых клыками Музгара…
Втыкая их в мелкую картофелину под различными углами, я получил такой замечательный летательный аппарат, что весь этот вечер и часть следующего дня провёл в экспериментальных запусках (под одобрительными взглядами Анютки, дочки дяди Фёдора)…
Анютка…
Не из-за неё ли — все эти перепады в настроениях Сафроныча?
Она была, видимо, моей ровесницей… (А сколько же тогда было мне. Ну – да… второе лето на Урале… значит… да… девять лет…)…
Её хрупкая асимметричная фигурка порхала по дому, двору и саду с утра до вечера… а на качелях (в саду под деревьями – были качели… с длинной доской и приличной амплитудой) – она в первый же день задала мне жару…
Нет, пощады я не просил… мы доставали поочерёдно головами листвы высоких веток… в верхней точке подъёма канаты под рукой предательски ослабевали… невесомость… вот-вот — рухнешь вниз…
Но – пощады. Нееет…
Думаю, мне даже удавалось сохранять скучающе-равнодушное выражение лица; в нашенских краях – «школа» тоже была суровая… охи и ахи – не поощрялись…
Но — эта Анютка…
Она явно хотела меня сразить и приседала на своих худеньких, прозрачных, но – совершенно неутомимых – ножках всё резче и ниже, словно делать «солнышко» на таком снаряде – для неё дело плёвое…
Единственное, что я мог себе позволить (и – надеюсь – незаметно) – это гасить её усилия умышленной слабостью… В тот момент, когда она резко распрямляла в нижней точке амплитуды ноги в коленях, намереваясь в очередной раз превысить допустимый техникой безопасности угол, я – слегка сгибал свои…
Если бы — летя вверх — стоял на прямых ногах – давно бы завалились… так качаться можно только на качелях с металлическими штангами… не на верёвочных…
И всё это она вытворяла – как бы между делом… непрерывно ведя «светскую беседу»…
— Врачи сказали, что к шестнадцати годам – ничего этого не будет…
Её лицо косо желтело передо мной в сгущающихся сумерках… Для убедительности своих слов Анюта ещё резче воткнула своё хрупко-неутомимое тельце в ритм бешеной качки, норовя вышвырнуть меня на орбиту Земли новейшим советским спутником…
— Говорят – это только пока маленькая – так… А потом – красавицей будешь…
Едва успев согнуть ноги в противофазу, я был готов поверить чему угодно… только бы сойти «на сушу»… и не потерять — в первый же день – лицо…
Выручил – дед, позвавший к ужину…
Жили мы в палатке, разбитой под яблонями сада, неподалёку от «присадованного» там «Москвича»… А столовались разно: иногда – в саду, по-походному… иногда – как в первый вечер – в доме, с хозяевами… Я так и не понял (а вопросы задавал – только в крайнем случае), откуда дед знал Сафроныча… Возможно, они пересекались на фронте, и не теряли связи после войны? Возможно…
«…Ничего этого» — это было то, что отличало Анютку от множества других девчонок и отношение к чему – я никак не мог определить…
Её шея, с одной стороны нормальная, с другой – была укорочена и украшена каким-то наростом, вынуждавшим носить голову под углом к вертикали… А ухо с этой «другой» стороны – было много меньше нормы, скручено в какой-то жгутик и при этом – ещё и оттопыривалось…
За исключением этих деталей – Анютка была совершенно рядовой девчонкой… Ну, может, глаза… Глаза – были упрямыми… Не яркими или красивыми… упрямыми… В них – всегда светился злой вызов…
А её болтливость… я смог оценить уже на следующее после приезда утро…
Дед сунул мне в руку деньги и авоську:
— Магазин видел? Проезжали вчера… Купи пару буханок серого…
Я не помню название этой деревни, вытянувшейся вдоль пологого берега озера… Название озера – помню: «Карагайкуль»… Прошлолетнее «Окункуль» — мне нравилось больше; там был лес на самом берегу…
До магазинчика было метров двести… Я отстоял длинную очередь, сунул буханки в синюю авоську и — с чувством выполненного долга — тронулся в обратный путь…
Но – не так всё просто… Уже на крыльце магазинчика мне преградил путь какой-то пацан…
Я заметил его ещё в очереди… он стоял много впереди меня, давным-давно отоварился, и задержка его у магазина – требовала же каких-то оснований?
Конспирация… Он полчаса завязывал и развязывал шнурок на одном из кедов…
Но при моём появлении — сразу распрямился и шагнул навстречу:
— Это ты, что ль, из Москвы?
Ну — ясно… Анютка «перелопатила» в выгодном для себя свете…
Он был на полголовы выше меня, но в остальном – мы отличались не сильно… Выгоревшие волосы, растянутые на коленках выцветшие треники, застиранные майки… даже кеды – одного цвета… пыльного…
Но – вопрос… Вопрос, а особенно — тон, которым он был задан (заранее предполагающий наглую ложь с моей стороны… уж интонации-то «мальчиковых» разговоров – я считывал) — опрокидывали…
В жизни не назвав себя «москвичом», я и в тот момент — не испытывал такой потребности… Но и — пускаться в длинные объяснения о «родовом гнезде»…
— Почти…
Что-то куда-то «не попало»… Но он надвинулся на меня по «заготовленной инерции», навалился грудью на плечо, унижая своей высотой, и процедил сквозь зубы, с презрительной ненавистью:
— Куудааа тебе… с грррыжей…
Наверное, ради этой фразы он и корячился полчаса на солнцепёке у магазина… Так как продолжения – не было…
Пацан гордо повернулся и ушёл, насвистывая…
Что такое «грыжа» — я тогда не знал, но — судя по тону – не ожидал от этой штуки ничего хорошего… Поразмышляв об этом на обратном пути, «отложил» слово до лучших времён; в тот момент меня больше всего занимал — пёс-альбинос.
Соперничать с ним могла бы только тёмно-гнедая кобыла Машка… Она была очень пропорционально сложена, ходила под седлом или в бричке, и в первый же вечер я удостоился сопроводить Сафроныча с ней к озеру. на водопой… Сафроныч работал ветеринаром, и держал лошадь для выездов на вызовы…
На пути от озера он даже забросил меня на её широченную (как тогда казалось) спину… И вот это-то мне – понравилось не очень…
Хватать лошадь за «волосы гривы» — мне казалось бестактным, а повод был в руке у дяди Феди… Нет… Музгар.
Он покорил меня с первой встречи… когда вылетел с бешеным лаем навстречу нашему, заруливающему во двор, «четыреста первому»…
Сафроныч обуздал этот пыл коротким «рыком», и Музгар застыл у его ног молчаливой белой скульптурой, на всякий случай слегка приподнимая верхнюю губу, чтобы мы, залётные, не забывали о надёжности «дворовой стражи»…
В некоторых поворотах его шишковатая, крупная голова мерцала рубинами глаз, а на фоне серости пыльного двора – не так бросался в глаза желтоватый отлив шерсти (думаю – наносное, от грязи… природно – он был белоснежен)…
Это была первая крупная собака, к которой я получил «доступ»… Доступ – на целый месяц, и уже на второй день пребывания на Карагайкуле – я знал, чего бы мне хотелось от этого лета…
Я осаждал Музгара неуклонно и неумело… идя тропой проб и ошибок…
Сколько раз мне пришлось объедаться до рвоты в безуспешной попытке перехитрить сурового деда и переложить что-то с тарелки в карман… Его железное правило – «попало в тарелку – должно быть съедено» – казалось непомерно жестоким до тех пор, пока не была освоена «торговля» при раздаче… Пройдя курс дрессировки прошлого лета, я научился «выбивать» себе половинные порции, зная, что в добавке – мне никогда не откажут…
Так – начиналось и это лето… до эры Музгара… Несколько раз я влип крепко…
— Котлетку – одолеешь?
— Аа-а… Давайте – две… Даже – три!
Навалив себе в тарелку гору еды, я «мудро» рассчитывал засидеться за столом один, но — обрадованные прекрасным аппетитом внука старики – хотели насладиться своим триумфом в полной мере… Они вели неспешные беседы, довольно поглядывая на меня, а я – изобразив чревоугодника, которым никогда не был, выбирался из-за стола, кряхтя и пукая…
Но иногда – удача мне улыбалась, и тогда я искал случая уединиться с Музгаром…
Разочарование… Еду он принимал… да… Но явно не считал, что это даёт мне право надеяться на что-то большее…
Его сердце не тронула даже докторская колбаса, на которую я ухнул НЗ родительской заначки… Наверное, в период моего пребывания там питание Музгара улучшилось вдвое… Он толстел, но не сдавался…
Едва моя рука приближалась на двадцать сантиметров, пёс прижимал уши и издавал глухое однотонное рычание…
Легче всего оказалось подобраться к нему во время засад, в обществе Сафроныча… Я, вроде бы, не пропустил ни одной…
Едва дядя Федя с Музгаром «занимали позиции», я – совершенно случайно, разумеется – оказывался рядом… с каким-то неотложным вопросом… Выслушав краткий ответ (зная, что болтовня «на охоте» не приветствуется — не злоупотреблял), усаживался на нижнюю ступеньку, и – начинал…
При Сафроныче – раз получив внушение – пёс на меня даже не рычал, хотя и пытался выказать недовольство… Как-то он даже перелёг подальше от крыльца… Пришлось снижать интенсивность атак и повышать вкрадчивость прелюдий…
А ведь были же — и трудовые повинности…
Дед с бабкой нарадоваться на меня тогда не могли… Любое поручение выполнялось тут же, бегом. Мытьё посуды – было доведено до совершенства… Достаточно оказалось одной небрежности, после которой «исправление ошибок» едва не лишило меня интереснейшей вечерней засады… Теперь я «мухой» (трудовой) летал к озеру с закопченным котелком, чтобы через пять минут – вернуться с сияющим, отдраенным мелким песочком…
И всё это для того, чтобы другой «мухой» (занудно-надоедливой), прилипнуть к Музгару… Была ещё и третья «муха»…
Анютка – решительно не понимала и не принимала моих предпочтений… Я нудился её обществом… отмалчивался… уходил… Как же она мне мешала… Едва я начинал подкрадываться к Музгару, как откуда-то появлялась она…
И – ладно бы – только с пустой болтовнёй… Заметив мой интерес к «предмету», она решила покорить меня демонстрацией своей «хозяйской» власти над псом…
Дёргала его за хвост и уши, пихала в пасть кислые яблоки-паданцы, каталась на нём верхом…
Не в силах видеть такое надругательство, я забивался в палатку и делал вид, что читаю книгу… Иногда я чуть не ревел от бешеной злобы…
В конце концов я стал шарахаться от Анютки, как от прокажённой… Если она появлялась поблизости, у меня тут же находились дела в другой части двора или сада…
Она приписала это своим врождённым дефектам, и в упрямстве её взгляда, направляемого в мою сторону, всё отчётливее проступала грустная злость…
Конфликтность ситуации тяготила меня так же сильно, как и полная невозможность выйти из неё; при постижении жизни я мало доверял словам… больше – ожогам ошибок…
Но страстное желание – войти в «мир Музгара» — правило всем…
Теперь, избавившись от гиперопеки Анюты, я получил больше возможностей для разговоров с белым рубиновоглазым псом…
Радужка у него, впрочем, была, скорее – тёмно-розового цвета… Нос и веки – светло-розовыми…
Подушечки лап — были бы розовыми, если их отмыть от въевшейся грязи…
Я разговаривал с ним, подкладывая что-то вкусное, я говорил – при сокращении дистанции, я трещал – при малейшей уверенности, что нас никто не слышит…
Я склонял на разные лады его имя, но иногда – нашёптывал доверительно и сокровеннейшие тайны… А когда я пересказывал краткое содержание «Белого Клыка», Музгар пару раз заинтересованно глянул мне прямо в лицо.
Порой мне казалось, что ему хочется поступить со мной, как с теми мухами, которых он мастерски ловил на лету, клацнув клыками…
Но, к счастью, всё было не так безнадёжно-плохо; в конце первой недели «осады» на моё утреннее — «Музгаркаааа…» — он дал две отмашки хвостом…
Начиналась новая эпоха отношений… Теперь мне было позволено гладить его где и сколько угодно… Но мои запросы росли, и я – напротив — почти перестал его гладить. Ну… почти… перестал… Иногда было чертовски трудно сдержаться…
Получив признание и доверие, человек начинает добиваться покорности и подчинения… Ему кажется, что это путь к любви.
Но тогда — я просто подражал Сафронычу… Конечно же, красота и мощь управляемого тобой живого снаряда — увлекали… Вряд ли я в то лето до конца анализировал и контролировал свои желания… Да и некогда было. особо-то…
Я – работал… В основном в «засадах»…
Утром и вечером – мы с дедом ездили на рыбалку… Сафроныч относился к этим нашим занятиям с добродушной насмешкой, которую он, впрочем, не выпячивал… Я её – по левой брови вычислил…
У самого-то хозяина и удочки в доме не было… Мне, по крайней мере, на глаза ни разу не попалась… Да – и зачем ему удочка? У дяди Феди (как, впрочем, и у всех местных) – стояла где-то в камышах пара сетей, и объехать их на своей «моторке» — он мог в любое время…
Возвращаясь с рыбалки, я всегда предъявлял Музгару улов (он – интересовался), а потом – если Сафроныч уезжал по вызову – занимался своими делами… Сильно меня не напрягали тем летом: посуда и магазин… ну – иногда деду помочь со снастями или машиной…
А вот если Сафроныч был дома… Тут я старался наши «графики» увязать… чтобы не пропустить очередную «охоту»… Дяде Феде все мои интересы и «ходы» — были прозрачны… забавляли, наверное… Думаю теперь, что он даже понимал все причины наших с Анютой контр и был (в этом) на моей стороне, хотя за дочь – переживал крепко… Правда, прямо этих переживаний он никогда не выказывал… всегда – опосредованно… Тогда уж – и Музгару доставалось…
Итак – засада.
Свои крыльцовые перекуры Сафроныч устраивал в часы – самые «уловистые»… после обеда, или – вечером… когда пригоняли с выпаса скотину…
Дневная добыча была помельче… Чаще – соседские куры-гуси-утки… иногда – поросёнок-переросток… козы… А вот вечером – шла охота на крупный рогатый скот…
На крупную дичь – охотиться было проще… Труднее всего – было «прищучить» вертких кур; помогая себе крыльями, эти голенастые бестии очень резко набирали скорость…А наибольшее удовольствие – Сафронычу доставляли визгливые свиньи…
Для кур и петухов – особую роль играла точка «невозврата», та точка, при достижении которой их гарантированно доставал в пределах двора Музгар, стартующий от крыльца…
Для другой живности – в зависимости от резвости – и точки были разные… Я определял их только примерно… Сафроныч с Музгаром – ветераны «хобби» – эти тонкости чувствовали лучше …
Иной раз — дядя Федя по нескольку минут сидел со скрюченной ногой… А представители куриных — нахально разгуливали в створе ворот или заглублялись во двор незначительно, не достигая нужной линии…
Зато был случай, когда какой-то козёл проскочил открытые ворота с ходу, и не успели мы и глазом моргнуть, как он уже скрылся в глубине сада… Мы с дядей Федей – только переглянулись изумлённо…
И впервые он дал Музгару такие подробные инструкции:
— Всыпь этому уроду как следует.
Тот ломанулся в сад с заливистым лаем, но и козёл оказался не прост… Выгнать-то его Музгар – выгнал, но пока они на пару ломали малинник, козёл достал нашего «силовика» рогами… Гоня его к воротам, Музгар надрал с козла изрядное количество шерсти, но потом — и сам плечо зализывал…
Я пытался освоить дядьфедин фокус с левой ногой… Почти получалось… Правда, превысить угол в сорок пять градусов — мне не удалось… Но это – не важно…
Теперь – мы крючили ноги на пару… заговорщицки переглядываясь…
И место в засаде – я переменил: теперь пристраивался слева от Сафроныча, на нижней ступеньке крыльца, слегка выставив вперёд левую ногу… Музгар, лежавший в полосе тени у правого сапога хозяина – должен был видеть и мою «команду»…
У альбиносов – проблемы с солнцем… умный пёс всегда избегал освещённых участков двора…
Субординация не позволяла мне топать «на атаку» раньше Сафроныча, да и не было никакой уверенности, что это «сработает»… Сначала мне нужно было приучить Музгара выполнять «нашу» команду… и неплохая реакция – выручала; мой полукед впечатывался в пыль почти одновременно с кирзачём дяди Феди…
Я был терпелив и последователен… я выращивал «тот миг» почти месяц и не хотел спугнуть или скомкать… Возможно, Музгар уже был готов… но я-то… я-то — ещё не был в этом уверен… А время – поджимало…
Казавшееся ещё так недавно бесконечным, лето – скукожилось в последние предшкольные дни… сумерки наваливались раньше… росло «чемоданное» настроение… скоро – домой… Когда Анюта притащила из школьной библиотеки стопку учебников и я увидел в одном из них надпись карандашом «Ленка – дура» (большая часть учебников – передавалась от поколения к поколению) – то ощущение «точки невозврата» — окатило меня щемящей печалью…
Всё сложилось… В предпоследний день…
У Сафроныча закончилась бумага на самокрутки, и он поднялся из «засады» в дом; нарезать впрок новой…
Увесистого, двухпудового порося на линии ворот мы с Музгаром заметили одновременно… Он покрутил головой, понюхал воздух задранным влажным пятачком… и – мелкими частыми шажками – затрусил по направлению к миске, стоящей возле пустой собачьей будки…
Это была наглая провокация… У Музгара даже шерсть на загривке встала дыбом…
Да… сейчас…. …
Носок моего полукеда давно уже был задран «выше крыши»… Я боялся только одного: чтобы пёс, подтянувший задние лапы под брюхо и – даже – подавшийся вперёд, не сорвался с места до моей команды… Но всё же – ещё чуть затянул паузу, дав свинёнку далеко пересечь ещё и «куриную» точку невозврата…
И — лишь поймав короткий, нетерпеливый и укоризненный взгляд Музгара… чувствуя, как мы с ним сливаемся в единое целое… смакуя восторг и кульминацию момента – я спустил тетиву туго натянутого лука…
— Давай.
Это ли слово, прозвеневшее над сонным маревом послеобеденного двора всем накалом моих эмоций, или – неприкрытое свинство посягательства на «святая святых» любой собаки – миску для корма… Но никогда ещё Музгар не стартовал с таким рвением…
Его задние лапы, вышвыривающие плотное тело вперёд, взбили пыль не двойной (как обычно), а тройной пробуксовкой на месте…
Бедный поросёнок… Он верещал так, будто его режут тупыми ножами; клыки Музгара хотя и не прокусывали его улепётывающие со двора окорока до крови, но массировали их серьёзно и непрерывно…
На этот визг из дома заполошно выскочил Сафроныч, но — увидев мою счастливую и торжествующую рожицу – подмигнул и широко улыбнулся…
И это – была единственная улыбка, которую я видел на его лице за тот месяц…
Вечером, уткнувшись носом в стенку палатки рядом с похрапывающим дедом, я пытался разобраться с чем-то… внутри себя… Я – был чем-то полон… да… Наверное, я был счастлив… Наверное…
Но… только… только… вот…
Я… не мог понять, чего мне хочется… хотеть…
Источник
