Через 7 отметку что значит чернобыль

Минуты страха: хроника аварии на Чернобыльской АЭС

То, что впоследствии назовут крупнейшей технологической катастрофой XX века, начиналось как обычный эксперимент. В ночь с 25 на 26 апреля сотрудники Чернобыльской АЭС остановили 4-й энергоблок станции и приступили к испытанию турбогенератора. При этом была отключена система аварийного охлаждения. Суть эксперимента заключалась в том, чтобы остановить реактор и замерить генераторные показатели. Ученые собирались снизить мощность энергоблока с 3200 до 700 мегаватт. Провести испытание так называемого режима «выбега ротора турбогенератора» предложили в московском институте «Гидропроект». Если бы все прошло успешно, то в перспективе у станции появился бы дополнительный источник энергии на случай обесточивания. Но история, как известно, не знает сослагательного наклонения.

Что стало причиной аварии – несовершенство техники или человеческая халатность? По этому поводу велось много расследований, и единого мнения нет до сих пор, что оставляет широкое поле для дискуссий, инсинуаций и откровенных фантазий. Но реальность от этого не меняется: она до сих пор с укором взирает на нас сквозь пустые «глазницы» брошенных многоэтажек, ржавое колесо обозрения над Припятью и свинцовые гробы тех, кто умер, даже не успев произнести фразу «лучевая болезнь».

По сути, сейчас уже не так важно, что именно стало причиной катастрофы и понесли ли наказание все, кто был в ней виновен. В итоге наказание за Чернобыль понесло все человечество. И сегодня, в 35-ю годовщину той ночи, единственное, что мы можем сделать – это в очередной раз вспомнить о том, что случилось 26 апреля 1986 года, прожить этот день заново и наконец извлечь болезненные уроки, которые он преподнес нам. В этом материале мы постарались передать хронологию тех событий и рассказать об аварии, которая длилась несколько секунд, а повлияла – на целый век.

Фото: ТАСС

25 апреля 1986 года. Первый день испытаний

Работники станции начали постепенно снижать мощность реактора. Ученые готовились испытывать турбогенератор под номером 8. Они хотели проверить, как работает режим «выбега ротора турбогенератора». Ротор – это вращающаяся часть двигателя. Режим «выбега» позволил бы использовать кинетическую энергию, накопленную внутри ротора, для обеспечения станции электричеством в случае экстренных ситуаций. Однако прежде такой режим на АЭС с реакторами большой мощности в СССР не использовали. Вернее, попытки были – на ЧАЭС испытания проводились трижды, но ни одно не завершилось успешно. Во всех случаях напряжение в реакторе падало быстрее, чем планировалось. Об этом знали все, включая заместителя главного инженера станции Анатолия Дятлова, который в ту ночь находился за пультом управления мощности генераторов. Но даже зная об этих провалах и об аварии, которая произошла на станции в 1982 году (9 сентября 1982 года во время пробного пуска 1-го энергоблока был разрушен один из технологических каналов реактора, графитовая кладка активной зоны была деформирована), Дятлов все равно решил следовать инструкциям до конца.

Тепловая мощность реактора снижена до 1600 МВт. Это в два раза меньше его номинальной мощности. Мощность ЧАЭС планировали снизить до минимума. Испытания должны были проходить при мощности 700-1000 МВт тепловых (22-33% от общего заряда реактора).

Постоянная тепловая мощность реактора установлена на отметке 1500 МВт.

Турбогенератор №7 отключен.

Отключена система аварийного охлаждения реактора. В это же время диспетчер Киевэнерго требует отсрочить эксперимент из-за нарушения энергоснабжения Киева. Снижение мощности приостановлено.

Запрет диспетчера отменен, происходит дальнейшее снижение мощности. Реактор работает на минимально контролируемом уровне тепловой мощности – 700 МВт. И здесь мы подходим к точке невозврата, после которой остановить катастрофу было уже невозможно. Дело в том, что из-за длительной работы на пониженных мощностях в реакторе произошел процесс, называемый «ксеноновым отравлением». В течение 25 апреля пик отравления был успешно пройден, начался обратный процесс – разотравление. К тому моменту, когда диспетчер вновь разрешил понижать мощность реактора, оперативный запас реактивности в нем практически достиг исходного значения и продолжал расти. Однако Дятлов не смог остановиться и приказал понизить мощность до критических 500 МВт. После этого процесс отравления возобновился.

Фото: ТАСС

26 апреля 1986 года. Второй день испытаний

Согласно записям в оперативном журнале, мощность реактора в это время находилась на отметке 720 МВт, затем по неустановленной причине снизилась до 500 МВт. В полночь на дежурство заступает персонал ночной смены. Это – совсем молодые, неопытные инженеры-операторы, однако, невзирая на возраст, их квалификация считается достаточной для проведения подобных экспериментов. Как рассказывали впоследствии некоторые очевидцы катастрофы, молодые специалисты говорили Дятлову о том, что реактор нестабилен и в таких условиях продолжать испытания нельзя. Но тот якобы жестко пресекал любые попытки неподчинения и угрожал сотрудникам увольнением. Испуганные и не знающие, у кого спросить совета, инженеры были вынуждены подчиниться приказам старшего.

Начинается переход с локального на общее регулирование мощности, в ходе которого по неизвестной причине (Дятлов расценил ее как ошибку системы) мощность реактора резко падает до 30 МВт. Чтобы увеличить мощность, оператор производит подъем всех контрольных графитовых стержней реактора. Через несколько минут удается стабилизировать мощность на уровне 160-200 МВт. При этом оперативный запас реактивности продолжает неуклонно падать – отравление в реакторе продолжается. Операторы принимают решение продолжить извлекать стержни ручного регулирования.

Начиная с 00 часов 34 минут 03 секунд, с интервалом в 8-10 минут в оперативном журнале зафиксировано 6 сигналов об аварийных отклонениях в реакторе.

В банке реактора осталось всего шесть стержней, тогда как их минимально допустимое количество – 26.

Технический руководитель испытаний Геннадий Метленко произносит команду о включении осциллографа. Подготовка к испытаниям завершена. Эксперимент начался. Обороты насосов, подключенных к выбегающему генератору, снижены, из-за чего реактор испытывает тенденцию к увеличению мощности. Однако на протяжении почти всего эксперимента поведение мощности не внушало опасений.

Старший инженер управления турбиной Александр Топтунов поворачивает ключ защиты турбины. Параллельно с этим старший мастер электроцеха Григорий Лысюк нажимает кнопку МПА. Это кнопка, установленная на панели безопасности специально для испытания выбега. Ее цель – сымитировать сигнал аварии.

Фото: ТАСС

Именно в этот момент началась катастрофа. Нажатие кнопки должно было заглушить реактор, но недостаточное количество стержней, оставленное в банке реактора, а также недостаток конструкции, проявившийся не снижением реактивности, как ожидалось, а, напротив, ее увеличением, не дали реактору остановиться. В итоге он вышел из-под контроля и начал разгоняться.

Реальная мощность реактора составила 320000 МВт – это в 100 раз больше его номинальной мощности.

Регистрирующие устройства зафиксировали различные аварийные сигналы, свидетельствующие об очень быстром росте мощности. Затем регистрирующие системы вышли из строя.

Работники станции услышали два мощных удара.

Верхняя плита весом в 1000 тонн треснула, и раскаленные части активной зоны вырвались наружу. Четвертый энергоблок полностью уничтожен.

27 апреля город Припять, в котором проживали 47,5 тысяч человек, был эвакуирован. В последующие дни все население, проживающее в радиусе 10 километров от ЧАЭС, также было эвакуировано. Всего в течение мая 1986 года из 188 населенных пунктов в 30-километровой зоне отчуждения вокруг станции были отселены около 116 тысяч человек.

Мощный пожар в реакторе продолжался 10 дней. За это время в окружающую среду было выброшено порядка 380 миллионов кюри радиоактивных веществ.

В первые три месяца после аварии от воздействия радиации скончался 31 человек. Среди ликвидаторов 134 человека перенесли острую лучевую болезнь той или иной степени тяжести. По официальным данным Всемирной организации здравоохранения, представленным в 2005 году, в результате аварии на Чернобыльской АЭС могло погибнуть в общей сложности до 4000 человек.

Фото: ТАСС

Источник

«Мамонт» под саркофагом

Только факты

1. При строительстве саркофага (официальное название — объект «Укрытие»), которое продолжалось 206 дней и было завершено 30 ноября 1986 года, несущие балки А и Б, а также главную балку «Мамонт» пришлось укладывать на поврежденные взрывом конструкции и опоры, прочность которых не была достоверно установлена из-за крайне высоких уровней излучения

2. С 1986 по 2011 год исследовано не более 60 процентов помещений внутри объекта «Укрытие». Остающиеся 170 помещений недоступны по причине крайне высоких радиационных полей либо из-за непроницаемых преград, созданных взрывом и при заливке бетона строителями саркофага. Эта неисследованная зона формирует сегодня главные риски от разрушенного 4-го блока ЧАЭС.

3. Из-за негерметичности саркофага (по некоторым оценкам, общая площадь щелей достигает 1000 квадратных метров) туда в больших количествах попадает влага (при дожде, таянии снега). От взаимодействия воды с остатками ядерного топлива и топливными массами ежегодно образуется сотни кубометров жидких радиоактивных отходов, которые требуется удалять и перерабатывать.

4. Под действием влаги и температурных перепадов топливо и топливосодержащие массы внутри саркофага разрушаются, формируя большое количество радиоактивной пыли с высоким содержанием долгоживущих трансурановых изотопов, включая плутоний-239 (период полураспада — 24 000 лет). Такой пыли уже скопилось, по самым консервативным подсчетам, не менее 1,5 тонн (по другим оценкам — от 20 до 30 тонн). Залповый выброс в окружающую среду не прогнозируется, но полностью исключить ветровой разнос при нынешних защитных барьерах невозможно.

5. В 2004 — 2008 годах российско-украинским консорциумом «Стабилизация» во главе с «Атомстроэкспортом» (Россия) проведено усиление западной и восточной опор балки «Мамонт», а также укрепление аварийных плит перекрытия и западной контрфорсной стены саркофага. В результате этих и других предпринятых мер удалось «переложить» 80 процентов от веса кровли с ненадежной стены на вновь смонтированные конструкции усиления. Работы проводились в высоких полях излучения, но ни один человек не получил дозы выше контрольных 14 милизивертов в год.

6. В августе 2007 года, после открытых международных торгов, между ГСП «Чернобыльская АЭС» и совместным предприятием NOVARKA (Франция) заключен контракт на проектирование, строительство, ввод в эксплуатацию нового безопасного конфаймента, получившего название «Арка». Контрактный срок завершения строительства — март 2012-го, ввод в эксплуатацию — сентябрь 2012 года.

7. По оценкам членов Национальной академии наук Украины и специалистов РНЦ «Курчатовский институт» (Россия), ожидаемые затраты на создание нового укрытия для 4-го энергоблока ЧАЭС возросли за это время с первоначальных 270 до 1300 миллионов долларов.

Чернобыльская АЭС, когда-то крупнейшая в СССР, уже много лет не производит электроэнергии, а тепло и горячую воду для собственных нужд получает с газовой котельной, специально возведенной на ее территории. О том, какие задачи здесь решают сейчас и какие проблемы еще ждут своего часа, рассказывает директор ЧАЭС Игорь Грамоткин.

Российская газета: Кем командуете, Игорь Иванович? И что за «зверь» сейчас под вашим началом?

Игорь Грамоткин: Чернобыльская станция на данный момент — это 4400 человек. Они поддерживают в безопасном состоянии три остановленных энергоблока и четвертый, разрушенный. А кроме того, осуществляют деятельность в зоне отчуждения, которая после аварии имеет значительное радиационное загрязнение. По этой же причине мы вынуждены осуществлять транспортировку своего персонала из города Славутич, а он в 70 километрах от станции — представляете, какие это затраты…

РГ: И сколько же человек вы ежедневно перевозите?

Грамоткин: От 1000 до 2,5 тысяч — в зависимости от объема работ, которые в данный момент проводим. При этом мы вынуждены их переодевать, перемещать между площадками, кормить, организовывать санитарно-защитную зону и санитарно-защитные барьеры, чтобы исключить распространение радиоактивных материалов за пределы зоны. А территория Чернобыльская АЭС только в охраняемом периметре занимает 298 гектаров. На них расположено 327 зданий и сооружений, в том числе 150 тысяч тонн оборудования, которое имеет поверхностное радиационное загрязнение различной степени. Добавьте к этому 1,3 — 1,4 миллиона тонн загрязненных строительных конструкций. В сумме где-то около полутора миллионов тонн различных материалов, имеющих поверхностное загрязнение. А общая территория станции со всеми вспомогательными сооружениями около 3 тысяч гектаров. Это огромный город, который нужно обслуживать и обеспечивать безопасное выполнение работ.

РГ: Припять, где жили до аварии все работающее на АЭС, тоже приписана к станции?

Грамоткин: Нет, это уже зона отчуждения, и там своя администрация.

РГ: Как вы оказались на ЧАЭС и где ваши корни?

Грамоткин: Я — дитя Советского Союза, в буквальном смысле этого слова. Родился в Казахстане. Закончил там среднюю школу. У меня родители, будучи молодыми людьми, поехали поднимать целину. Потом учился в Сибири, закончил Томский политехнический институт. Распределился на Чернобыльскую АЭС. Начинал молодым специалистом в 88 году, прошел путь от оператора до директора станции. Поэтому мне сложно говорить о своей национальной принадлежности. Я живу и работаю на Украине всю свою сознательную жизнь. Люблю эту страну. Мне нравится здесь жить. Особенно нравиться делать то, что мы сейчас делаем. Поверьте, более сложной работы, сейчас нигде нет в атомной отрасли.

РГ: Но по паспорту вы — гражданин Украины?

Грамоткин: Так точно. Хотя мама по-прежнему живет в Казахстане, в Усть-Каменогороске. Отца, к сожалению, уже нет.

РГ: А вы сами, когда перебрались в Чернобыль, сделали это по каким соображениям?

Грамоткин: В 88-м я ехал спасать свою Родину — ни много, ни мало. Я был глубоко патриотичным молодым человеком и понимал, что проблема Чернобыля, какой она тогда была, это самая большая проблема человечества. Для меня это было вызовом. И я, молодой, уверенный, в чем-то даже наглый, поехал на Чернобыльскую АЭС осознанно. Тогда приехала достаточно большая группа специалистов.

А примерно год спустя, в интервью программе «Итоги», которую вела Татьяна Миткова, я сделал довольно резкое заявление, про которое вспоминаю даже сейчас. Тогда я сказал, и это прошло в эфире, что в 86 году взорвался не реактор — взорвалась система. В чем-то, наверное, я был прав. Хотя сейчас, спустя 22 года, я бы столь радикальных заявлений делать не стал.

РГ: Вы приехали на ЧАЭС, когда над четвертым блоком уже был саркофаг. Что значило это тогда и как оцениваете сделанное теперь?

Грамоткин: В 86 году был построен совершенно уникальный объект. Люди, которые это делали, совершили подвиг. Больше того, в свете событий на «Фукусиме», становится понятно, какую страну мы с вами потеряли. Такой объект за шесть месяцев мог создать только советский народ. В тяжелейших условиях сумели закрыть разрушенный реактор. При этом возник объект, который по своим инженерным решениям настолько неоднозначен, что когда его сооружали, не было полной уверенности в том, сможет ли он нести функциональную нагрузку или нет. Сейчас уже понятно: он с этим справился.

РГ: Но проблемы у саркофага, как известно, возникли, и уже давно…

Грамоткин: А что вы хотели? Создать в условиях тяжелейших радиационных полей, да еще в такие сжатые сроки абсолютно безупречный объект невозможно. Да и проект рождался буквально на коленке. Но, тем не менее, саркофаг был создан и успешно эксплуатировался. Через десять лет, в 1997 году, появился план повышения безопасности объекта «Укрытие», как его стали официально именовать. И этот план уже реализован.

РГ: Но в России, в частности в Курчатовском институте, говорят о негерметичности укрытия: прорех и щелей в нем около 1000 квадратных метров, а несущие балки не сегодня-завтра могли рухнуть…

Грамоткин: Проблемы были, но их не стоит драматизировать. Тем более что в 2008 году мы завершили уникальные работы по стабилизации объекта «Укрытие». Предметом особой гордости является тот факт, что это сделано в тесном контакте российского «Атомстройэкспорта» с украинскими подрядчиками. Выполнена уникальная работа внутри объекта «Укрытие». Это позволило привести объект в надежное безопасное состояние сроком на 15 лет. И если говорить под углом того, что происходит сегодня на «Фукусиме», то привести его в соответствие с технической нагрузкой нашей площадки. То есть сегодня наш объект выдержит землетрясение в шесть баллов без каких-либо разрушений. Одновременно выполнен ремонт легкой кровли над объектом «Укрытия». Поэтому сегодня говорить об огромных дырах — значит, распространять мифы. Но я надеюсь, что очень скоро мы их развеем.

Радиоактивные ископаемые

РГ: А сколько топлива, по вашим оценкам, осталось в реакторе после взрыва? В каком состоянии находится оно под объектом «Укрытие»? И будет ли каким-то образом извлекаться оттуда?

Грамоткин: План, который был принят в 97 году, подразумевает два этапа. Первый — это стабилизация объекта «Укрытие» и строительство нового безопасного конфаймента, который накроет четвертый энергоблок вместе с существующим саркофагом. На второй фазе реализации этого проекта предусматривается демонтаж «Укрытия» с извлечением оттуда топливосодержащих масс. Внутри саркофага около 200 тонн топлива, которое находится в различном состоянии. Мы должны перевести его на контролируемое хранение.

Кроме этого, в самом объекте «Укрытие» около 30 тонн пыли, которая содержит трансурановые элементы. Это повышенный источник опасности для окружающей среды и, следовательно, для человека. Поэтому после реализации первой фазы, когда будет построен новый безопасный конфаймент, Украина с помощью доноров, я надеюсь, приступит к реализации второй фазы. Это, повторюсь, демонтаж необходимых конструкций внутри объекта «Укрытие», извлечение топливосодержащих масс и перевод их в контролируемое состояние.

РГ: Когда этого можно ожидать?

Грамоткин: Мы планируем, что работы по сооружению нового безопасного конфаймента закончатся в октябре 2015 года. Это наиболее реальный срок, потому что мы создаем уникальный объект, которого нигде в мире нет. Новое укрытие должно выполнять свое функциональное назначение на протяжении ста лет. При этом не нужно быть отличным инженером, чтобы не понимать: объект будет из металла, а какой бы металл ни был, он будет подвергаться коррозии. Но этот конкретный металл должен служить на протяжении ста лет. И мы не можем его каким-либо образом обрабатывать. Когда новая «Арка», сооружаемая рядом с четвертым энергоблоком, наедет на него вместе с саркофагом, то есть переместится в проектное положение, уже никто не сможет вносить какие-либо коррективы и замечания или проводить ее дополнительное обслуживания. «Арка» должна обеспечить надежную эксплуатацию на протяжении ста лет.

Существует и так называемое отложенное решение по извлечению топливосодержащих масс. Оно было принято ранее на основании исследований, проведенных Курчатовским институтом. Есть соответствующие отчеты. Как следует их них, к этой работе имеет смысл приступить не ранее 2020 года.

РГ: Сколько будет стоить новый объект и кто участвует в финансировании?

Грамоткин: Объект под названием «Новый безопасный конфаймент» — фактически эта та же «Арка». Стоимость на данный момент 980 миллионов евро. Финансируется из Чернобыльского фонда «Укрытие», который организовали страны-доноры. Пока входило 20 стран-доноров. Но на конференции стран-вкладчиков свое согласие дали уже 40 стран.

Ближайшая задача — собрать примерно 500 миллионов евро на один проект и 140 — на другой. При этом, насколько мне известно, уже сейчас заявили о своем участии Китай, Индия, Саудовская Аравия, Кувейт. Все понимают, что проблема Чернобыля не имеет границ. И это не проблема одной Украины, в одиночку она с этим просто не справится. Необходимы дорогостоящие мероприятия.

РГ: Вы сказали, что новое укрытие рассчитано на 100 лет. Почему именно на такой срок и что за это время должно произойти?

Грамоткин: Я надеюсь, что в течение ста лет будет демонтированы конструкции нынешнего объекта «Укрытие». Оттуда будут извлечены топливосодержащие материалы. Объект будет переведен в контролируемое состояние, а саму арку необходимо будет демонтировать и переработать. Поскольку к тому времени это тоже будет радиоактивно загрязненный объект.

Про свинцовые фартуки и биороботов с лопатами

РГ: Мы приедем и проверим, так что вы уж, пожалуйста, будьте на месте… А если серьезно, каким образом планируется извлекать из-под саркофага крайне опасные материалы с высоким уровнем излучения? Кто это должен делать — люди или роботы?

Грамоткин: В моем понимании есть два способа ликвидации аварий подобного масштаба. Первый — это советский способ, когда мы просто берем и через военкоматы призываем людей. Призвали, дали им свинцовые фартуки, лопаты и сказали, где собирать радиактивный графит, топливо и куда это сбрасывать. Это первый способ.

Второй — цивилизованный, когда основным и главным условием любого свободного демократического общества, главной его ценностью считается жизнь и здоровье человека. И когда мы действительно думаем о жизни и здоровье людей, начинается совсем другой — не поспешный, а осмысленный процесс, в результате которого мы снимаем станцию с эксплуатации.

Я могу с гордостью сказать, что мы выполнили стабилизационное мероприятие внутри объекта «Укрытия», а также выполнили ремонт легкой кровли на нем и продолжаем выполнять работы по повышению безопасности. В частности, провели работы по созданию новых систем пожаротушения, ведем новые работы по системе интегрированных и автоматизированных средств контроля. К 26 апреля эти дела заканчиваем. И что особенно хочу подчеркнуть: выполняя операции в тяжелых и радиационно опасных условиях, мы не получили ни одного дополнительного ликвидатора. Это мало кто понимает, кроме специалистов. Но в тяжелейших условиях мы ни по одному человек не превысили контрольный уровень, предусмотренный как для подрядных организаций, так и для персонала станции.

РГ: А какие у них нормы?

Грамоткин: В 1997 году была приняты новые нормы радиационной безопасности Украины — НРБУ-97, когда предел дозы был установлен на уровне 20 милизиверт. Для сравнения скажу, что в Советском Союзе было 50 милизиверт. То есть мы два с половиной разы снизили предел дозы, но при этом еще установили контрольный уровень в 14 милизиверт. Вы теперь представляете, когда мы снижаем в 2,5 раза предел дозы, это не означает, что мы в 2,5 раза увеличиваем количество людей. Очень важно было нам отработать такие методы и такую организацию работы, чтобы мы обеспечили не превышение этих контрольных уровней, поскольку за этим жизнь и здоровье людей.

РГ: Как можно, не превышая этих самых уровней, выгружать радиоактивные материалы?

Грамоткин: Для этого требуется, как минимум, высокая организация труда. Наши коллеги из «Атомстройэкспорта» продемонстрировали, что это возможно. Они получили уникальный опыт организации таких работ. Одним из правил стали подготовительные тренировки перед выполнением той или иной потенциально опасной операции.

РГ: Что-то вроде тренировок для космонавтов перед выходом в открытый космос?

Грамоткин: Если хотите, да. Идет полномаштабная тренировка. Люди одевают средства защиты, берут электрооборудование, инструменты — все необходимое, чтобы где-то отрезать, там приварить или что-то смонтировать. Все манипуляции отрабатываются в чистой зоне, и не по одному разу. Только после этого люди идут внутрь объекта и буквально по секундам выполняют поставленные задачи. Мы научились это организовать. И хочу вас уверить, что сегодня нет таких работ, которые нельзя выполнить. Только нужно понимать, сколько это будет стоить.

Почему в Чернобыле так долго «запрягают»

РГ: За эти годы, конечно, много полезного сделано. Но еще больше было разговоров и много денег потрачено на офисную — бумажную, по сути своей — работу. Академики в России и Украине называют сумму в 70 миллионов долларов, которые якобы ушли на зарплату западным консультантам и перелицовку бесконечных отчетов — с русского на украинский, с украинского — на английский или французский. А новой «Арки» как не было, так и нет. Даже президент Национальной академии наук Украины Борис Евгеньевич Патон с высоты своих лет сокрушается по этому поводу, считая, что решение проблемы неоправданно затянулось…

Грамоткин: Снятие с эксплуатации атомной станции — это совершенно особая деятельность человека. И подходы к ее оценке должны быть основаны на других принципах. Объясняю, почему. Говорят: нужно как можно быстрее построить «Арку». Мы что — строим объект, в результате чего уменьшаем себестоимость какой-то продукции? Получаем какой-то другой неотложный экономический эффект? Очевидно, нет. Более того: мы должны отчетливо понимать, что как только «Арка» переедет в рабочее положение и накроет четвертый энергоблок, на плечи Украины лягут огромные затраты по финансированию эксплуатационных затрат. Их приблизительная стоимость — 5-8 процентов от всей балансовой стоимости.

Грамоткин: Ежегодно. Пятьдесят — восемьдесят миллионов евро будет тратить Украина на поддержание «Арки» в безопасном состоянии. Поверьте на слово — это не просто огромное, а уникальное инженерное сооружение со своими коммуникациями, вентиляцией, системой пожаротушения и прочими системами. Это огромная инфраструктура, которая требует чрезвычайных энергозатрат и чрезвычайно дорогая в обслуживании. А проектируется она так, чтобы бесперебойно эксплуатировалась в течение ста лет. Можете себе это представить? Поэтому говорить о неэффективном использовании средств я бы не стал. Можно очень быстро сделать этот объект. Только зачем? При снятии с эксплуатации отслуживших атомных объектов самый первый вопрос — обеспечение ядерной и радиационной безопасности. А второй, ничуть не менее важный, — экономическая целесообразность. На данный момент площадка Чернобыльской АЭС находится в стабильно безопасном состоянии по критерию ядерной и радиационной безопасности. Поэтому сегодня речь о том, чтобы вырабатывать и принимать только экономически оправданные и эффективные решения. Такие решения, которые бы позволяли снижать стоимость работ по снятию с эксплуатации, эксплуатационные затраты. Мы ведь не производим никакой продукции и уже много лет не вырабатываем электроэнергию.

Не бросайте автомобиль на дороге!

РГ: А еще могли бы? Зачем закрыли третий блок?

Грамоткин: Конечно, могли. Я директорствую только с 2005 года. Хотя это уже огромный срок для такого объекта. Сейчас всем понятно, что то решение было крайне политическим, не подготовленным никак — ни финансово, ни экономически, ни технически. Фактически в 2000 году, 15 декабря, мы просто приглушили реактор. Мы не остановили станцию, мы не перевели ее в более безопасное состояние. Мы просто заглушили реактор.

Чтобы стало более понятно, представьте себе: вы ехали на автомобиле по автобану. И вдруг взяли его заглушили, вылезли и уехали домой. То же самое произошло и с нашей станцией. Вы автомобиль перевели в безопасное состояние? Нет. Он стоит на дороге, с топливом. Полностью заправленный, полностью оснащенный. И представляет собой достаточно серьезную угрозу для всего движения. То же самое мы сделали с Чернобыльской АЭС. И только потом, когда ее остановили, мы начали думать, а что же с этим дальше делать? Лишь после этого стали выполнять одно мероприятие за другим для того, чтобы привести весь объект в более безопасное состояние.

Сейчас уже нет таких людей, которые не понимают, что это было очень поспешное, непродуманное решение, которое действительно было реализовано под давлением большой общественности. В первую очередь, зарубежной.

Я считаю, что события на Чернобыльной АЭС — это болезнь молодого государства. Молодое государство Украина не выдержало давления и вынуждено выполнить решение, которое не было подготовлено. На Игналинской атомной электростанции — может, потому, что она ближе к Европе — мероприятия выглядели более сбалансированными…

РГ: Хотя решение было тоже политически мотивированным?

Грамоткин: Да. Но с момента решения они еще более шести лет работали. За это время смогли создать необходимую инфраструктуру для снятия с эксплуатации. И только 1 января 2010 года остановили второй блок. Хотя по уровню безопасности блоки на Чернобыльской АЭС были существенно модернизированы по сравнению с 1986 годом, в это вложены большие средства, оснований для закрытия не было. Они были в хорошем состоянии и могли работать. Но, к сожалению, было принято решение, которое необратимо, вернуть это уже нельзя.

РГ: Украина и Литва в этом смысле не одиноки. Как известно, под давлением Евросоюза были остановлены два реактора, причем совсем не «чернобыльского» типа, на АЭС «Козлодуй» в Болгарии. Слабой оказалась молодая демократия в этих странах или дело совсем в другом?

Грамоткин: Я могу сказать лишь то, что молодая российская демократия это давление выдержала. С чем я ее поздравляю. Что касается нынешних решений — уже состоявшихся и ожидаемых, они должны быть оправданы с экономической точки зрения и не ложиться дополнительным бременем на плечи налогоплательщика. К примеру, я уже упоминал о тысячах тонн металла на площадке ЧАЭС, который имеет радиационное загрязнение. Там есть и оборудование, которое непосредственно «контачило» с ядерным топливом, а значит с высокой степенью наведенной активности. Можно, конечно, уже сейчас с помощью дорогостоящих мероприятий приступить к демонтажу такого оборудования. Но мы прекрасно знаем, что основной «вклад» в наведенную активность, формирует радиоактивный кобальт с периодом полураспада пять лет. То есть через пять лет активность снижается практически вдвое. Еще пять лет — еще половина дозы уйдет. И так далее…

РГ: Иными словами, зачем соваться под излучение, когда можно подождать?

Грамоткин: Да, зачем подвергать людей неоправданному риску и тратить огромные средства, если можно законсервировать такое оборудование или безопасно разместить на длительную выдержку, хранение. Оно должно выстоять. За счет естественного радиоактивного распада спадет фон. И после этого безопасно приступить к его демонтажу. Нужно просто сидеть и считать. Нужны инженерные знания хорошие, знания физики, знание и понимание того, что нас ждет и происходит. При обязательном выполнении условий безопасности.

Хочу признаться, что я для себя получил урок и был приятно удивлен тому запасу прочности, который обнаружился при обследовании наших реакторных установок. Мы продлевали срок службы первого и второго энергоблоков. Для этого проводили их дефектацию, вырезали образцы из корпуса реактора, делали исследования. И получили заключение наших институтов: срок эксплуатации — 365 лет. То есть 365 лет реакторная установка может стоят безопасно.

РГ: Вот и пусть она дожидается своего часа, когда активность спадет естественным образом?

Грамоткин: Когда я общаюсь с аудиторией не подготовленной в этих вопросах, я спрашиваю: а вы готовы на демонтаж такого оборудования отправить своих детей? И все сразу становится на свои места. Поэтому когда мы говорим о длительной выдержке, мы в первую очередь думаем о людях.

На саркофаг надвинут «Арку»

РГ: А зачем вообще строить дорогостоящую «Арку»? Может, есть более простой способ — «залатать», если необходимо, и основательно укрепить существующий саркофаг?

Грамоткин: Я уже говорил, что саркофаг был спроектирован и создавался сроком на 15 лет. Стабилизационные мероприятия, которые мы завершили в 2008 году, позволяют безопасно эксплуатировать этот объект еще 15 лет. На дальнейшую эксплуатацию он не рассчитан, и нужно будет принимать решение: либо что-то еще делать для его стабилизации, либо все равно строить новый.

РГ: Но время может быть упущено? И тогда потребуются еще более дорогие и сложные в инженерном смысле решения?

Грамоткин: Не исключено. Сегодня строительство нового саркофага необходимо для того, чтобы, во-первых, скрыть существующий объект «Укрытие» и воспрепятствовать распространению радиоактивной пыли, радиоактивных материалов за пределы объекта. Во-вторых, без этого не перевести топливосодержащие массы в контролируемое состояние. Я уже говорил, что такого содержимого около 200 тонн. Оно разбросано внутри объекта и находится в различном состоянии. И чтобы человечеству жилось спокойно, его нужно извлечь, погрузить в контейнеры соответствующие, поставить на контролируемое хранение. А пока оно находится в бесконтрольном состоянии, мы не в состоянии им управлять, если там начнутся необратимые процессы.

РГ: А они могут начаться? И что за процессы — цепная реакция?

Грамоткин: Существуют различные оценки и методики расчетов. В большинстве своем они сводятся к тому, что это невозможно. Однако вероятностный подход, на который мы уповаем, не всегда срабатывает, что наглядно показали события на АЭС в Японии. То, что могло случиться по расчетам раз в 10 тысяч лет, случилось у нас на глазах. Поэтому нам абсолютно резонно говорят: давайте-ка топливо, которое представляет реальную угрозу для жизни людей, переведем в контролируемое состояние и разместим его в надежное хранилище. Для того, чтобы мы его контролировали, где оно расположено, как оно расположено, чтобы оно не перемещалось воздушными потоками или с водой…

РГ: Украинские ученые, среди которых весьма уважаемые члены Национальной академии наук давно предлагали заполнить существующий Саркофаг пенобетоном или чем-то вроде того, а снаружи загерметизировать его самотвердеющим полимерным составом. По их словам, получилось бы «недорого и сердито» — не в пример дорогостоящей «Арке». Чем не устраивать вас такой вариант решения проблемы?

Грамоткин: Что-то подобное уже пытались осуществить на пунктах захоронения радиоактивных отходов системы «Радон», но без видимого успеха. Это очень не эффективное решение проблемы. Потому что пенобетон имеет тенденцию быстро разрушаться, он набирает влагу, а при высыхании крошиться. В нем появляются трещины, и в результате он порождает ту радиационную пыль, с которой мы и сейчас боремся. Скажу больше: повышенный источник опасности на Чернобыльской АЭС — это переносимые с пылью трансурановые элементы и топливные частицы. Поэтому борьба с пылью — это главная наша забота. В соответствии с разработанными регламентами мы производим постоянную обработку внутренних помещений на объекте «Укрытие» с целью пылеподавления.

Но пыль — это одна сторона проблемы. А другая — опять предлагается отложенное решение. Мы зальем саркофаг бетоном и напишем: «Уважаемые дети, 200 тонн облученного топлива находится там-то, на такой-то отметке…». Еще в 90-х годах на эту тему была огромная полемика. И она закончилась выбором единственно правильного, на мой взгляд, решения. И возвращаться к этому сейчас нет никакого смысла.

РГ: Вы считаете, не надо мутить воду, когда уже начали реализовывать ранее принятое решение?

Грамоткин: Лично моя позиция — давайте не будем фантазировать. Вот стоит сумка. Что лучше? Открыть ее, посмотреть, что внутри, затем поставить в контейнер и накрыть крышкой, ясно понимая, что там находится и в каком состоянии. То есть взять ситуацию под контроль. Или давайте ее, не отрывая, забетонируем прямо на месте. А там будь, что будет…

РГ: Но если за то, чтобы такую «сумку» можно было открывать и смотреть, что там происходит, нужно каждый год платить по 50 миллионов евро, это, согласитесь, весьма сомнительное преимущество. Может, и впрямь лучше это все раз и навсегда похоронить и время от времени приезжать, чтобы возложить цветочки…

Грамоткин: Можно задать встречный вопрос? Сколько сейчас заплатит «Фукусима»?

РГ: Точных цифр пока никто не называет. А вы как это связываете?

Грамоткин: Ситуация на «Фукусиме» показывает, что если бы своевременно выполнялись мероприятии по повышению безопасности этих блоков, то сейчас не пришлось бы тратить такие деньги на приведение этой площадки в безопасное состояние. Можно, конечно, закинуть площадку, сбежать от нее. Но потом рано или поздно придется вернуться…

В прошлом году мы завершили расчистку места для нового конфаймента. В процессе подготовки вывезли более 40 тысяч кубометров радиоактивного грунта. За это время зафиксировано 17 случаев, когда на глубине от 1 до 3 метров раскапывали не просто отдельные единицы техники, а 70-тонные краны, которые были брошены и завалены грунтом в первые дни и недели после аварии.

Но что хуже всего — мы извлекали точечные источники с излучением от 1 до 40 рентген в час. А 40 рентген — это очень серьезно. Поэтому не случайно периметр Чернобыльской станции до сего дня охраняется войсками. Это реальный физический барьер на пути распространения радиоактивных материалов за пределы зоны. И он должен сохраняться, хотим мы или нет, до того момента, когда Украина будет освобождена от регулирующего контроля в соответствии с нормативными документами.

Если следовать таким документам, действующим в Украине и Российской Федерации, то это произойдет через 25 тысяч лет, поскольку наша площадка загрязнена трансурановыми элементами. А они чрезвычайно опасны, особенно при попадании во внутренние органы человека.

Потомкам в назидание. Или в наказание?

РГ: Может быть, тогда просто оставить по периметру вышки и часовых на 25 тысяч лет и ничего больше не делать?

Грамоткин: Это предложение не оригинально. В 86-м году, вскоре после аварии, когда принималось решение о неотложных и долгосрочных мерах, было два подхода. Первый — как раз то, о чем вы говорите. Предлагалось реально охватить 30-километровую зону вышками и вывести людей с площадки вообще. С тем, чтобы через сто или двести лет вернуться и демонтировать все, что там осталось. И был второй подход. Как подтвердила жизнь, он оказался единственно правильным. Люди должны вернуться на площадку и путем ежедневной, кропотливой работы добиваться того, чтобы радиоактивные материалы были поставлены под контроль. На данный момент эта задача успешно реализуется.

РГ: С недавних пор стали практиковаться индивидуальные и групповые туры в зону отчуждения и к вам на станцию. Появились полулегальные сталкеры и вполне респектабельные турфирмы, делающие бизнес на такой экзотике. Как вы к этому относитесь?

Грамоткин: Очень хорошо отношусь. По одной простой причине — люди вправе знать, что происходит на такой сложной площадке. Скажу больше: должны обязательно увидеть город Припять, чтобы понять, сколь велика может быть цена человеческой ошибки. Чем больше людей это увидит, тем больше будет понимание. Но не менее важно показать и другое: даже с такой масштабнейшей аварией человечество может справиться. Сегодня в Чернобыле нерешаемых проблем нет. Есть только цена вопроса — сколько это будет стоить.

Надо спокойно анализировать и взвешенно об этом говорить. Ведь если бы о каждой автомобильной аварии кричали на весь мир «Запретите выпуск автомобилей», мы бы никогда не сели на нормальные машины, а ездили в колясках. Разговоры про альтернативные источники не отменяют атомной энергетики и не могут ее всерьез потеснить. Посчитайте, сколько нужно ветряков или солнечных батарей, чтобы компенсировать закрытие одного атомного блока?!

Человечество становится все больше и больше энергозависимым. Поэтому нужно честно сопоставлять и взвешивать, а не заработать какие-то политические очки. Я жил в городе, где четыре 800-мегаваттных тепловых блока, которые жгут уголь. Там белье на балкон нельзя повесить. А люди этим дышат. Так что оставим эмоции и будем думать, принимая решения.

Источник