Чувство вины, подавление в детстве и поиск идентичности: психолог объясняет современное искусство
Штатный психолог канала Психо Daily разбирает художников с выставки «Коллекция Fondation Louis Vuitton. Избранное» с точки зрения психологических расстройств.
Из-за названия многие принимают телеграм-канал Психо Daily за медиа о съезде с катушек. Это правда лишь отчасти. Психо Daily — городской гид по ресторанам, новостям медиа и политики, c историями о кино, музыке и прочим видам искусства. Редакция рассматривает город через призму легкого безумия, призывая и читателей расшатывать понятие психологической нормы. Посмотреть в глаза редакции Психо Daily и познакомиться с её лучшими материалами можно на сайте psychodaily.me .
В современном искусстве личность и состояние художника часто играют большее значение, чем само произведение. До сих пор современное искусство порой невежественно называют «бредом сумасшедшего». Психолог посмотрел на некоторые работы с выставки фонда Louis Vuitton, чтобы с профессиональной позиции сформулировать, как личная боль и травмы художников проступают сквозь их работы. Получившийся анализ — сугубо личная интерпретация, не претендующая на диагноз. Однако он поможет вам понять и мотивы авторов, и душевное состояние ваших детей, которые с помощью рисунков или куличиков из песка часто пытаются рассказать родителям, что их тревожит.
Кристиан Болтански «Animitas»
Травма: Память. Жертвы диктатуры Пиночета
Работа: Источником замысла «Animitas» — фильма, ставшего основой инсталляции, — послужили импровизированные алтари, которые чилийцы устанавливают в пустыне Атакама в память о жертвах диктатуры Пиночета, убитых в 1973–1990 годах. Болтански дополнил этот мемориал, укрепив на металлических стержнях, воткнутых в землю, восемьсот японских колокольчиков. Их расположение повторяет карту звездного неба, какой она была 6 сентября 1944 года, в день рождения художника.
Интерпретация: Во время второй мировой войны отец Болтански проживал в Париже. Будучи евреем, он полтора года прожил под настилом деревянного пола в доме небезразличных людей. Эта история как семейное предание звучала в детстве Кристиана. Очевидно, что тема чужой смерти, как звон колокола возвещает вопрос: почему ты живешь, а другие мертвы? Почему их вещи брошены и истлели, а ты живешь и радуешься жизни?
В психологии это называется феноменом «ветра пушечного ядра» – это травматическое переживание близости смерти, которая уносит жизни рядом стоящих, но не тебя. Ты стоишь на расстоянии вытянутой руки от товарища, которого убила пуля, или пушечное ядро. Но ты жив! Ты даже ощущаешь на себе колебание ветра от этого ядра. Чувству вины важно находить выход, и похоже творчество автора не лишено этого мотива.
Иза Генцкен «Букет»
Травма: 11 сентября
Работа: «Букет» (2004) входит в серию ассамбляжей, созданных художницей после терактов 11 сентября 2001 года. На вершине колонны, окрашенной аэрозольными красками и обвитой блестящими гирляндами, стоит букет цветов в вазе, окруженный сломанными игрушечными фигурками — бросовыми изделиями американской поп-индустрии.
Интепретация: Весьма очевидна метафора колонны, взрывающейся букетами цветов и разноцветной мишурой. Куда интереснее, почему именно такой язык использует Генцкен? Она долго работала фешн-моделью, чтобы оплачивать обучение. Вероятно, мир моды с его яркой оболочкой и экзистенциальной пустотой, оставил свой след. В работах Иза часто использует материалы массового производства и яркие цвета. Ей композиции невероятно экспрессивны, на грани истерики. Соседство грусти и печали (инсталляция посвящена 11 сентября) с радостью и эйфорией — вот что, вероятно, характеризует ее восприятие реальности.
Вероятно она склонна переживать колебания сильных аффектов, что в клинических терминах можно назвать биполярным расстройством.
Маурицио Каттелан «Чарли не сёрфят»
Травма: Детские травмы и эпатаж как следствие неуверенности в себе
Работа: «Инсталляция „Чарли не сёрфят”» (1997) изображает мальчика, сидящего за партой спиной к зрителю. Его руки, прислоненные к поверхности стола, при ближайшем рассмотрении оказываются прибитыми к нему двумя карандашами. По-видимому, за этим образом стоит травматичный школьный опыт художника. Название произведения отсылает к знаменитой фразе подполковника Килгора из фильма Фрэнсиса Форда Копполы «Апокалипсис сегодня». Килгор, вместо выполнения задания, бросает своё подразделение с боями отвоевывать пляж — потому как ему приспичило посерфить. У самой этой фразы богатый контекст в мировой культуре. Чаще всего она используется для обозначения пренебрежения очевидной опасностью или отсылает к сиюминутным желаниям, за которые будет расплачиваться кто-то другой.
Интерпретация: Когда педагоги, подобно американским пехотинцам могут распять тебя карандашами на парте, не заботясь о твоих чувствах (серфинг – как метафора счастливой жизни), это может травмировать тебя навсегда. Примечательно, что Маурицио никогда не учился на художника и свой путь начал с создания мебели. Можно заключить, что Маурицио до сих пор болезненно переживает процесс сепарации, пытаясь показать всему миру, что он плевать хотел на авторитеты и их требования — он сам себе хозяин. Это гиперкомпенсация (экзальтированная агрессивная независимость) часто является следствием психологического насилия.
Герхард Рихтер «Гудрун»
Травма: Судьба Германии в XX веке
Работа: Эту картину Герхард Рихтер посвятил леворадикальной активистке Гудрун Энслин. Девушка из хорошей семьи, дочь евангелического пастора, теолога и прямого потомка Гегеля, она была спокойным ребенком и мечтала стать учительницей. Однако, увлекшись революционными идеями и ушла из семьи, вместе с тремя молодыми друзьями основав в 1968 году террористическую организацию «Фракция Красной армии». В полотне «Гудрун», необычно мрачном на фоне остального творчества Рихтера, особенно заметно его увлечение работой при помощи мастихина – именно им нанесена кроваво-красная краска поверх сине-зеленого фона.
Интерпретация: Сам Герхард родился и вырос недалеко от Дрездена в семье аполитичного отца-преподавателя, которого втянули в партию социал-демократов. Оба его брата погибли на войне, а сестра, страдающая от шизофрении, была подвергнута нацистами эвтаназии. Родной город — Дрезден — был буквально стерт с лица земли. Неудивительно, что тема политических манипуляций, которые заканчиваются агонией и смертью — личная боль Герхарда, эхом звучащая в его творчестве. На представленном полотне красная стена разрывает пространство картины. Вероятно, также, как идеи политиков разрывают жизни обычных людей, повергая их в пучину трагических событий.
Жан-Мишель Баския «Grillo»
Травма: Идентичность и расовая принадлежность
Работа: Монументальное произведение, созданное с использованием сразу нескольких техник – коллажа, масляной и акриловой красок и воскового карандаша. Размеры работы, а также ее композиция, последовательно выстроенная из четырех отдельных панелей, отражает желание художника заставить зрителя не только смотреть на работу со стороны, но и вовлечь его в повествование. Два героя – на первой и третьей панелях соответственно, являются центральными протагонистами. Их изображения окружены вырезками с текстами, повествующими о главных идеях, которые занимали Жан-Мишеля Баския – вопросах расовой принадлежности и дискриминации, правах человека, появлении социальных классов и власти.
Интерпретация: Творчество Баския ознаменовано поисками ответов на вопросы: кто я, для чего я создан, на что я могу претендовать в мире и где мое место? Как правило, эти вопросы возникают при переходе из подросткового этапа в сферу взрослой жизни. Это турбулентный процесс для каждого подростка, но он оказался еще более сложными и травмирующем для выходцев из Африки, вывезенных оттуда в качестве рабов. В попытке осознать свои истоки и получить ресурс, опереться на них, Баския обращается к экспрессивности первобытных племен. Он ищет способы соединить эту магию и сегодняшний день, используя стены как холсты. Точно также традиционные шаманы использовали стены пещер, чтобы нанести символы и образы, которые защитят их племя на охоте или войне. Но в отличие от традиционной наскальной живописи, Баския вынужден констатировать факт, что жизнь несправедлива к его племени сегодня. Что осуждение и неравенство, боль и нищета – та реальность, в которой приходится выживать, испытывая взрывы бешеного гнева и беспросветной тоски.
Если вы еще этого не сделали, подпишитесь на канал Пушкинского музея в Яндекс.Дзене — и мы расскажем вам обо всех художниках выставки коллекции Fondation Louis Vuitton . Кроме того, у вас будет шанс попасть на одну из запланированных экскурсий с экспертами и медийными персонами.
Текст: Дмитрий Колыгин, штатный психолог канала Психо Daily.
Источник
Чарли не серфят что это значит
У меня непонятная ошибка — а именно при deploy на поле боя отрядов дельта и противотанковой пехоты появляется пехота с ак и подписью resource not found.
Последние обновление игры есть. Может какого-нибудь ресурса нет? Я же не все карты выкачиваю.
Не, стало хуже. Высота все равно не захватывается. Но теперь и атака не началась сразу, после уничтожения всех врагов на высоте. Или же нужно полностью всю миссию начать заново?
Не, стало хуже. Высота все равно не захватывается. Но теперь и атака не началась сразу, после уничтожения всех врагов на высоте. Или же нужно полностью всю миссию начать заново?
Я на это просто забил и при захвате города автоматически захватывается высота.
Эта миссия забавно как-то стала себя вести. После перезапуска все юниты стали солдатами ИГИЛ=) https://prnt.sc/s8udi1
Здравствуйте.
Я пока миссию полностью не прошел. Но возник баг, при котором не захватывается высота с ПВО. Убил всех на высоте, отразил атаку. А задача все равно висит и флаг не поменялся на амеровский. Плюс сообщения об уничтожении ПВО не выводятся, выводится только плашка о том, что это нужно сделать. Но в плашке текста нет.
1. Начал миссию нестандартно, на холм зашёл не с центра ( с бока), в итоге захват точки не засчитали.
Так и осталась висеть за Сирийцами до финала (и не поменялась в итоге на флаг США)
2. Потом ушёл в обход центра на переферию в восточные районы, зачистил.
Захватил Т-90, отбил контратаку. После зачистки центра дали задание получить Т-90, но так и осталось висеть (знаком жёлтый вопрос).
3. Ещё из зависших остался удержание фланга у гор в начальной точке и второй точкой сброса подкрепов.
Источник
NOVLIT.ru
Блог журнала «Новая Литература»
Светлана Ларионова. Чарли не сёрфят (рассказ)
— Еще одно чудесное утро в раю! – провозгласил седой мужчина в очках по имени Кэллиган, приветствуя Майка на пляже Сан-Хуанико в Мексике. Его огромная собака, которую он с юмором называл «кабайо», что в переводе с испанского означает лошадь, остановилась и, обнюхав руки Майка, приветливо замахала хвостом. Погода и вправду стояла отличная, и январские волны собрали нешуточную толпу на популярной Второй косе: одетые в гидрокостюмы сёрфенгисты благопристойно ожидали своей очереди, выстроившись в шеренгу у пенного прибоя.
— Привет, Кэл, рад тебя видеть! – сказал Майк, и его худое подвижное лицо расцвело искренней улыбкой. Кэл ему нравился: в прошлом механик на военных судах, Кэл всегда охотно помогал местным гринго (4) справиться с поломкой машин или подвесных моторов для их рыбацких лодок. Сам Майк в его услугах не нуждался, но альтруисткий характер Кэла, а также его способность всегда сохранять нейтралитет в любом споре внушала Майку уважение. Кэл был невысокого роста, крепкого сложения, и страдал от артритов. Жена год назад посадила его на аглютеновую диету и запретила пить пиво. В итоге такого гастрономического вмешательства Кэл потерял двадцать килограмм лишнего веса, да и двигаться он стал намного быстрее. Питалась семья в основном рисом, овощами и рыбой, выловленной Кэлом в заливе Сан-Хуанико. Для здорового образа жизни в Сан-Хуанико условия были самыми подходящими: отличный сёрфинг, тропинки, бегущие вверх по каньону, и много- много камбалы и донной трески. Что касается Майка, так сам он давно бросил баловаться спиртным и приобрел соковыжималку. В свои семьдесят лет он выглядел превосходно: мышцы до сих пор хорошо прорисовывались на его загоревшем теле, а на животе не было ни капли лишнего жира. Единственное, что выдавало его возраст — так это совершенно седая борода да длинные белые волосы, по старой привычке собранные сзади в конский хвост. С возрастом он нисколько не потерял в росте, оставаясь по-прежнему метр девяносто сантиметров. Двигался он всё так же быстро, словно на пружинах — годы не добавили его движениям ни грамма солидности. Глаза лучились азартом и словно постоянно сканировали местность в поиске приключений – или хлопот на свою голову. Ни мексиканцы, ни гринго Майка особо не привечали: уж слишком он не вписывался в сложившуюся сбалансированную систему взаимоотношений, невольно взрывая её изнутри одним своим присутствием.
Кэл поравнялся с Майком; они обменялись коротким рукопожатием. Кэл на секунду задержал взгляд на желтоватой припухлости вокруг левого глаза Майка — всё, что осталось от внушительного синяка, полученного тем две недели назад в камере полицейского участка.
— Вчера слышал, как приезжие из Мехико-Сити спрашивали Фернандо, владельца магазина, почему это, мол, у вас столько американцев в городе. Сказали: «Такое ощущение, что Сан-Хуанико снова гринго оккупировали». Жаловались, что приходится в очереди на Второй косе стоять, чтобы волну поймать. Разве это очередь? Они бы в Сан-Диего съездили, посмотрели, что такое очередь…
— Неужели сёрфингисты-мексиканцы пожаловали? Ведь чарли не сёрфят… (5)
— Уже сёрфят, и еще как… А тут все семь кос гринго оккупировали! Того и гляди устроят они нам Варфоломеевскую ночь. Ты бы поосторожнее со своими политическими комментариями, а то ведь знаешь как — один гринго как ляпнет что-нибудь, а кажется, что вся община его поддержала.
Улыбка сбежала с лица Майка. Каждый раз – одно и тоже: все боятся за свои дома, машины, — жизни, наконец. Их можно понять. Они могут говорить сколько угодно о том, что отважно покинули катастрофически перенаселенную Южную Калифорнию в поисках своей идиллической Аркадии, да только выбора у них не было. Его поколение привыкло к другой Калифорнии. За солнцем, волной и тихой рыбалкой в Сан-Хуанико приехали те, кто больше не мог выносить жутких темпов развития родного южнобережья. Когда-то в заливе Сан-Диего можно было плавать… Сейчас одна мысь о купании в расцвеченной соляркой воде заставляла Майка чесаться в самых непристойных местах. Покой, чистую океанскую воду и сёрфинг à la Калифорния шестидесятых можно было отыскать лишь в маленьких сонных городках мексиканского полуострова Баха. Лет через двадцать и здесь построят отели и рестораны, но через двадцать лет его, Майка, уже не будет.
— Не волнуйся, Кэл, буду вести себя хорошо! — подмигнув, Майк отправился по песчаному откосу наверх к своему дому. От дома тенью отделилась знакомая мальчишеская фигурка и быстро двинулась вдоль улицы вниз. Майк чертыхнулся.
Черный четырёхмесячный питбуль радостно закрутил хвостом и бросился Майку навстречу. «Привет, Тракер!» — Майк ласково почесал крупную собачью голову. Щенков Майк продавал, но этого решил оставить себе. Из-за собак у него были постоянные проблемы с местными жителями: порода в Сан-Хуанико была не в почете. Покупателями были в основном люди из больших городов. Местные мальчишки злили его собак, бросали в них камни и просто дразнили, заставляя обезумевших питбулей яростно наскакивать на забор из металлической сетки и громко лаять – к ликованию мальчишек и возмущению соседей. Накануне Рождества камни полетели не только в собак: Антонио, четырнадцатилетний парень с соседней улицы, демонстративно встав напротив окна, поднял булыжник и со всего размаху бросил его в сторону сидевшего в кресле Майка. Зазвенели стекла. Майк выскочил на улицу и, подняв с земли крупный камень, тут же с сожалением отбросил его в сторону: не драться же с детьми. Замахнувшись рукой, он всё же сделал вид, что бросает его в гогочущих подростков — те тут же бросились врассыпную. Из соседнего дома выбежала женщина-мексиканка и громко закричала, покрывая его бранью. Майк пытался объяснить, что он не бросал камень, а только хотел попугать: должен же он защитить свой дом, своих собак… В конце концов, он же старый человек, должно же быть хоть какое-то уважение к возрасту — нельзя же вот так травить человека денно и нощно… Женщина его не слушала. Подняв с земли камень и грязно ругаясь, она швырнула его в голову Майка — тот успел увернуться, закрыв лицо рукой. Острый камень рассек кожу на предплечье — из раны хлынула кровь, — и тут же сзади резко затормозил полицейский пикап. Не задавая вопросов, Майка уложили лицом вниз, на землю, и, надев наручники, погрузили в открытый кузов… Из камеры предварительного заключения Майка выпустили на следующий день — избитого, грязного, с запекшейся кровью на предплечье и распухшей от побоев физиономией. Усвоив урок, новогоднюю ночь он провёл вдали от городка, укрывшись с собаками в горном каньоне. Первого января он просидел весь день на раскладном стуле прямо посредине улицы, сторожа свой дом от посягательств. Прятаться и убегать с поля боя он как-то не привык.
После новогодних гуляний от него, казалось бы, отстали — до сегодняшнего дня. Сегодня, похоже, надо ждать гостей: знакомая мальчишеская фигура, тенью мелькнувшая у дома, явно принадлежала Антонио.
— Старик до сих пор где-то бродит, — Антонио в раздумье сплюнул фиговую косточку. Без него бить стекла не имело смысла. Антонио Майка ненавидел, — ненавидел отчаянно, всеми фибрами своей кастильской души. Он просто мечтал о том, как этот грязный гринго покроется осколками стекла и захлебнётся своей ядовитой кровью. Старик живет в его городе, где он, Антонио, родился и вырос, — разводит своих злобных псов и ведет себя так, как будто он у себя дома. Но это не его дом! Они, гринго, отвоевали у мексиканского народа все северные земли — Антонио как раз сейчас в школе по истории проходит о том, какая это была кровавая война. И женщины, и дети гибли за родину. А сейчас гринго просто покупают эту самую землю, за которую пролито столько крови! Получается, что снова идет война, невидимая, без крови и насилия, и в проигрыше остаются бедные мексиканцы… Что же — будет вам кровь! Сколько же это можно терпеть?! Сеньор Рамирес, его учитель истории, говорит, что до прихода сюда испанцев ацтекские священники приносили сотни людей в жертву своим богам; за непослушание они жестокого наказывали, а младенцев убивали — поэтому ацтеки были такими богобоязненными и послушными, и эту черту унаследовали современные мексиканцы. Еще сеньор Рамирес говорит, что, несмотря на то, что кастильцы принесли в Мексику новую религию, всё перемешалось, и сейчас в стране особенная версия католицизма — и «традиционно высокий уровень толерантности»…
Антонио не разбирался в тонкостях религии, но он знал, что его семья всегда свято блюла католические традиции. В его доме стоят статуэтки Святой Гваделупы. Его семья вместе с другими верующими жителями празднует День мертвых, выставляя раскрашенные и празднично разодетые скелеты перед домом. Зажженными свечками у дома умерших родственников приглашают собраться с семьей за одним столом, где много сладостей и особый, выпеченный специально для этого дня хлеб. Есть еще Рождество, а также череда праздников от Дня Гваделупе до шестого января — Дня Богоявления, и много-много других святых католических ритуалов. День Богоявления был совсем недавно, и мать испекла «роску» — сладкий кулич, на который ушло целых четырнадцать яиц! Внутри роски были спрятаны маленькие фигурки младенца Иисуса, и все дети получили в тот день подарки. Антонио втайне мечтал о конверте с деньгами- уж он найдет, на что их потратить, — но получил в подарок новенькие джинсы. Наверное, мать выпросила их у какого-нибудь гринго, — те всегда привозят из Штатов кучу вещей в подарок для жителей Сан-Хуанико. Из-за этих подачек да из-за того, что гринго всегда предлагают матери какую- нибудь работу, она в них души не чает, и её совсем не волнует то, что их земля уже и не принадлежит мексиканцам. Что ж, прав был сеньор Рамирес, когда говорил о «традиционно высоком уровне толерантности, которая подпитывается бедностью» — или что-то в этом роде. У Антонио с души просто воротило от этого слова – толерантность. Мать не раз говорила о том, что по его венам течет горячая кастильская кровь, почти не смешанная с ацтекской, и что она еще намучается с ним. Антонио не любил, когда она так говорила: меньше всего на свете он хотел огорчить свою мать.
Вот и сейчас Антонио прикидывал, как бы навредить ненавистному гринго и остаться при этом незамеченным. Он стоял у окна дома Майка, прячась в кустах, всматриваясь в темную пустоту дома, как сзади его кто-то крепко взял за локоть. Антонио вздогнул от неожиданности и медленно повернул голову. Противный гринго стоял рядом с ним и улыбался.
-Попался, который кусался, — весело сказал он.
-Пусти! – Антонио дернул локтем, освобождая руку. Красный от злости на самого себя, он обошел Майка и отправился прочь.
-Подожди, — крикнул Майк. — Ты чего приходил-то?
В его голосе слышались насмешливые нотки. Внутри Антонио опять тихо закипела глухая ярость. Раздался звук приближающегося грузовика. Антонио быстро наклонился и поднял камень. Ему было всё равно. Как только грузовик проедет, он разобьет все окна ненавистного дома, пусть тогда Майк скалится, сколько хочет… Вдруг он увидел черного неуклюжего щенка. Несмышленый малыш, выбравшись из дома и думая, что с ним играют, всё быстрее и быстрее убегал от Майка — зигзагами по грунтовой дороге, прямо под колёса грузовика! «Тракер! Тракер, ко мне!» – Майк отчаянно звал своего щенка, пытаясь его догнать. Разве так зовут собак?! Какой же глупец этот гринго! Еще пару секунд — и от щенка ничего не останется! Антонио медленно, чтобы не спугнуть щенка, положил камень на землю и, захлопав в ладоши, закричал: «Давай, Тракер, давай ко мне!» — и побежал прочь. Щенок, смешно мотая вверх-вниз крупной головой, принял игру и обрадованно бросился за Антонио вниз по песчаному склону…
Тракер играл на песке, а Антонио сидел на склоне, горячо споря с Майком. Еще вчера Антонио от стыда бы сгорел, если бы ему кто сказал, что он будет беседовать с этим «чокнутым стариком». Тем не менее, сейчас его не волновало даже мнение друзей: Майк был вторым человеком, после сеньора Рамиреса, который с интересом слушал Антонио, стараясь его понять.
— Ты чего вообще на меня взъелся-то? Кроме того, что я гринго, чем я тебе насолил? – спросил Майк, удивленно разглядывая Антонио. Мальчишка ему нравился — более того, он напомнил ему себя, молодого, много- много лет назад…
— Дядя Хосе говорит, что ты просто паразит в этом городе, живешь на нашей земле, а коммуне ничем не помогаешь…
— Твой дядя Хосе — полицейский. Они с американцев деньги берут, якобы на поддержку муниципалитета. Американцы, понятное дело, им платят, чтобы проблем не было. У нас в Штатах такая «крыша» тоже раньше была — лет пятьдесят назад. Сейчас это называют «вымогательство» и «коррупция», и за это сажают в тюрьму. Сечёшь?
— Но ведь все платят…
— А я не плачу. Потому что я не чарли. Я – свободный человек, хоть и старый, и еще могу за себя постоять. Полиции государство платит за то, чтобы она нас с тобой защищала. Даже если я — не гражданин этой страны, я нахожусь на её территории и имею право на защиту. Если ей из своего кармана платить, то это уже не полиция получается, а частная охрана. Я не рок-звезда какая-нибудь, чтобы частную охрану иметь.
— У тебя меньше денег, чем у остальных гринго?
— Не в этом дело. Хотя, наверное, меньше — я же простым водителем-дальнобойщиком работал. А когда на Гаваях жил, то работал наёмным матросом. Мы чужие яхты перегоняли обратно в Калифорнию…
— А почему ты сейчас здесь живешь?
— Очень много народа на Гаваях, друг Антонио. И в Калифорнии. Не могу я в толкучке такой жить. Мне воздуха не хватает.
Антонио удивленно посмотрел на Майка и неожиданно хитро улыбнулся:
— А я так наоборот из Сан-Хуанико уехать хочу, большие города посмотреть. Мне тоже воздуха не хватает, его мне гринго испортили.
Майк закашлялся от смеха и развёл руками:
— Не только большие города – тебе весь мир надо посмотреть. Только знаешь, Антонио, зря ты так о гринго. Я сюда ездил на сёрфинг еще тридцать лет назад. Тут один консервный заводишко был, да и тот закрыли. А сейчас — посмотри: и дома, и клиника, и школы, все чисто и красиво. Ты вот по-английски шпаришь. А земля — что земля? Земля у всех одна. В Калифорнии знаешь сколько национальностей живёт? Не счесть! И все вместе уживаемся как-то. Не было было сёрфа здесь, ничего бы не было. Чарли не сёрфят…
— Что ты всё «чарли» да «чарли»… Кто они такие?
— Ты что, фильм не видел? «Апокалипсис сегодня» называется. Старый хороший фильм. Возьми у меня диск, посмотри, тебе понравится.
И, видя нерешительность Антонио, добавил:
— Он с испанскими субтитрами…
На следующий вечер в открытую форточку, звеня, влетел мелкий камушек. «Ну вот, опять начинается», — подумал Майк. Местные стеклорезы уже состояние на его окнах сделали себе. Сколько таких малолетних грингоненавистников Майк перевидал за эти тридцать лет, что он провёл здесь, на самом известном в среде сёрфенгистов заливе Скорпион… И где они, эти мальчишки? Кто уехал работать в гостиничном бизнесе на курорт Кабо Сан Лукас, кто иммигрировал в Штаты. Антонио, правда, другой: вдумчивый, и слушает внимательно. Замечательный он парень, сразу видно. Но сколько же можно камнями швырять?
Антонио не таясь стоял посреди улицы, ярко освещенный заходящим солнцем. Увидев в окне Майка, он закричал:
— Я – не чарли, Майк! Не чарли!
Лицо Антонио исказилось такой душевной болью, что Майк тут же выскочил на улицу.
-Послушай, дружище, — сказал он. — Я ведь в переносном смысле так выразился. Сёрфингом тогда только отчаянные головы занимались; война и сёрфинг в принципе несовместимы, сёрфинг – это выражение свободы. Они шли против мнения государства, мнения большинства, понимаешь? Чарли — это те, кто остался дома в Штатах и голосуют за эту войну. Они живут по накатанному: дом, работа, церковь, бар, и ими можно запросто манипулировать — у них высокая степень толерантности…Тогда и в Штатах было много расизма и коррупции, и полицейские брали деньги — всё, как у вас сейчас.
Майк остановился, понимая, что залез в такие дебри, из которых было просто не выбраться. К его удивлению, Антонио внимательно его слушал. Воспоминание о войне глухой забытой болью кольнуло Майка в самое сердце. Время его молодости. Дороги в его родном городке в окрестности Сан-Диего были грунтовыми, и собаки без привязи запросто гуляли по улицам — также, как и здесь, в Сан-Хуанико. Красивая молодая Кейтлин тогда еще с восторженной любовью смотрела на Майка…
Антонио неожиданно развернулся и пошёл прочь, но, вдруг передумав, вернулся. Он не любил просить, но просить у Майка было почему-то не стыдно. Он снова посмотрел прямо в глаза американцу и сказал:
— Майк, и я хотел бы попробовать сёрфинг…
В ту ночь при свете полной луны на Первой косе старый гринго учил искусству «осёдлывать волну» Антонио Кастейо, будущего известного сёрфингиста, которого подняла на ноги одинокая женщина из маленького мексиканского города Сан-Хуанико.
Источник
